Гюстав Флобер: Мемуары безумца

Мари рассказывает свою историю, полностью вымышленную автором, и в повести возникает еще одно «я», настолько близкое герою, словно перед нами его символическая биография: «Незнакомые друг с другом, она — в разврате, я — в невинности, мы шли одной дорогой, к одной и той же бездне. Я искал любимую, она искала любимого, она искала в мире, я — в душе, но оба тщетно».

Герою важно обрести идеал не только в любви, но и в творчестве, однако, как иронически замечает третий рассказчик, «он был слишком поэт, чтобы преуспеть в литературе». Правда, голос этого повествователя, возникающий после смерти главного героя, с тем чтобы до конца довести рассказ, не тождествен голосу автора. «Разумный» друг героя предвещает появление Анри — героя первого «Воспитания чувств», а образ поэта предшествует образу Жюля, с которым Флобер «изживает свои юношеские романтические представления о стихийно-интуитивном творчестве». [25] С. Зенкин. Двойной портрет художника в юности. Первый роман Флобера // Гюстав Флобер. Первое «Воспитание чувств». М., Текст, 2005. С. 12.

Разочарованный, утративший силы и желание жить, поэт угасает, «уничтожая себя одной лишь силой мысли». Смерть его символична и подобна мнимой смерти в обряде инициаций: юный автор словно приносит в жертву самому себе свое прежнее «я», [26] Jeanne Bern. De Pautobiographie a la fiction. Un texte- clef du jeune Flaubert: Novembre // Images du mythe, images du moi. Paris, Belles Lettres, 2002, p. 134. но это не означает полного отрицания прежней личности.

Поэт «Ноября» должен умереть, чтобы возродиться Художником в первом «Воспитании чувств». Не случайно Флобер особенно дорожил этой повестью, читал многим своим друзьям, часто цитировал фрагменты в письмах. «Если ты хорошо слушала «Ноябрь», — писал он Луизе Коле, — ты должна была угадать многое невыразимое и, возможно, объясняющее, каков я. ‹…› «Ноябрь» был завершением моей юности. Осталось во мне от юности немного, но сидит оно крепко». [27] Гюстав Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде. Указ. изд. Т.1. С. 102.

И был я на вершине горы Атлас, [28] Атласские горы расположены на северо-западе Африки. и видел оттуда мир, роскошь его и нищету, добродетель и гордыню.

И явился мне Сатана и сказал: «Иди со мной, смотри, вглядись! Ты увидишь мое царство, мой мир».

И повел меня с собою Сатана и показал мне мир.

И, летя на крыльях, достигли мы Европы. Там видел я ученых, писателей, женщин, фатов, педантов, королей и мудрецов. И эти последние были безумнее всех.

И видел я, как брат убивал брата, мать лгала дочери, как писатели, радея лишь о славе своего пера, творили зло, как предавали священники, педанты иссушали юность, и война снимала свою жатву.

Там интриган, пресмыкаясь в грязи, полз к ногам людей великих и жалил, словно змея. А когда те падали, и благородные головы пятнала грязь, он трясся от злобной радости.

Там, на ложе порока, где сыновья наследовали от отцов науку измены, король наслаждался ласками куртизанки. Она правила Францией, [29] Речь идет об одной из фавориток короля Людовика XV (1710–1774) — маркизе де Помпадур (1721–1764). а слепой народ рукоплескал королю.

И вот предо мною два гиганта. Один — старый, согбенный, морщинистый и тощий. Он опирается на длинный кривой посох Педантизма. Второй гигант молодой, благородный и сильный, у него рост Геркулеса, голова поэта и плечи из золота. Огромная палица была его опорой. Но кривой посох сокрушил палицу. Разум, так называлась она.

И гиганты сошлись в мощной схватке, и сдался, наконец, старик. Я спросил, как его имя.

— Абсолютизм, — ответил он.

— А твой победитель?

— У него два имени.

— Какие же?

— Одни зовут его Цивилизацией, другие — Свободой.

И Сатана ввел меня в храм, но храм тот был разрушен.

И там свинцовые гробы переплавляли в пушечные ядра. И прах клубился вокруг, но никому не было до него дела. И был тот век веком кровавым.

И опустели руины. Один только нищий в лохмотьях остался у подножия колонны, седой, согбенный горестями, бесчестьем и позором, один из тех, чей лоб избороздили заботы, в двадцать лет он вобрал в себя все боли века.

И казался он муравьем у подножия пирамиды.

И долго смотрел он на людей, и те бросали на него взгляды, полные презрения и жалости, и он проклял их всех, потому что был тот старик самой Истиной.