Л. Хартли - Смертельный номер - Рассказы

— Amo [51] Люблю (ит.). — это то, что надо, — бормотала она, перелистывая страницы словаря, — хотя слегка отдает латинской грамматикой; может, надо еще добавить «io»? [52] Я (ит.). Тогда на «io» падет логическое ударение, может получиться, что я его люблю, а другие — нет; «io ti amo» [53] Я тебя люблю (ит.). — «тебя люблю только я», нет, он может обидеться, к тому же это глупо: его должны любить все. «Ti amo, ti amo», [54] Люблю тебя, люблю тебя (ит.). так будет лучше.

Дыхание Лавинии участилось, она прилегла. Поднялась, не находя себе места, взглянула на вмятину на одеяле. Она была едва заметна, а подушка и вовсе успела вздуться. Вот, даже следа толком не остается. От этой мысли, совершенно нелепой, ей стало до боли себя жаль. Она подошла к зеркалу и стала изучать свое лицо, будто видела его в последний раз. Плохо, что не сделала фотографию, подумала она невпопад. И ведь время было. Все еще стоя перед зеркалом, она открыла сумочку, там ничего не было. Лавиния быстро подошла к шкатулке, повертела ключом и медленно вернулась с пачкой банкнот в руке. Стала засовывать их в сумочку — по одной. Хватит? Она подняла голову и встретилась в зеркале со своим вопросительным взглядом. Поежившись, она неверной походкой прошла в угол комнаты, за шкаф, словно не знала, как спрятаться от собственного отражения. Стороннему наблюдателю, которого она подсознательно боялась, Лавиния сейчас показалась бы шалуньей, отбывающей наказание.

— Еще одну? — пробормотала она, и голос ее звучал как-то по-новому, приглушенно. — Откуда я знаю?

— Comandi, Signorina? — спросил Эмилио.

Лавиния вздрогнула.

— Alla musica, — сказала она, — е poi, al Canal grande della Giudecca. [55] Туда, где музыка, а потом на канал Джудекки (ит.).

Они медленно поплыли туда, где покачивались фонари, причалили возле другой гондолы. Над водой неслась песня тореадора с другой барки, стоявшей всего в нескольких сотнях футов от первой, слышалась серенада святого Марка. От столь неудачного соседства у Лавинии даже помутилось в голове. Пение стало своего рода состязанием, каждый певец делал паузу — послушать, как выводит другой. Маленький оркестрик, поколебавшись, решил продолжать свое пиликанье. Лавиния не могла больше этого выносить.

— Alla Giudecca, [56] На Джудекку (ит.). — сказала она.

— Va bene, Signorina. [57] Слушаюсь, синьорина (ит.).

Перед ними открылся канал, очень черный и неподвижный. Они проплыли в тени траулера.

— Ferma qui, [58] Останови (ит.). — внезапно сказала Лавиния.

Гондола остановилась.

— Эмилио, — сказала Лавиния. — Ti amo.

— Comandi, Signorina? — рассеянно пробормотал гондольер.

Что ж, придется повторить.

На сей раз он расслышал — и понял.

Когда бы она хотела вернуться?

К одиннадцати.

— Impossible. [59] Это невозможно (ит.).

В половине двенадцатого?

— Si, Signorina.

Гондола, лавируя, быстро устремилась вперед вдоль Фондамента делле Дзаттере. С каждым гребком ее встряхивало и сотрясало. Они свернули в узкий канал, потом в другой, еще уже, это был почти ров. V-образная рябь, расходившаяся вслед за гондолой, с легким клекотом облизывала потрескавшиеся стены жилищ. То и дело нос гондолы, уходя в воду, издавал хлюпающий звук, и всякий раз звук этот пощечиной жалил Лавинию. Она боялась обернуться, но перед ее мысленным взором снова и снова возникал гондольер, словно застывший в своем равномерном покачивании. Гребок — разгиб, гребок — разгиб, чередование это стало непереносимо, из него выхолостилось все полезное, романтичное. Оно говорило лишь о грубой физической достаточности, неумолимой, но и безразличной. Ей вдруг со всей ясностью открылось, сколь жестока и опасна физическая энергия, если она необузданна. Перед глазами мелькнули напряженные тела с картин Тьеполо и Тинторетто, один машет топором, другой тянет канат, третий, спотыкаясь, тащит в гору крест, четвертый обратил свой меч против невинных младенцев. И Эмилио, крепко вцепившийся в весло, из этого же ряда; мучитель, ниспосланный ей свыше.

К черту эти символы! Весло — всего лишь рычаг. Длинное плечо рычага. И ничего больше — только длинное плечо рычага. Глупые слова занозой засели в мозгу. А гондола рассекала воды канала с прежней скоростью. К какой стороне она причалит? Вот сюда, подумала Лавиния, увидев на фоне тьмы тусклые очертания каких-то ступенек. Нет, вон туда. Десять раз страх сменялся облегчением. Ну, я сегодня везучая, говорила она себе, и ее затуманенный мозг тут же переносился к столу для рулетки — может, еще отделаюсь легким испугом. Но сколько бы шарик ни останавливался на красном, один раз все равно выиграет черный цвет. Так что шансы ее минимальны. Впрочем, какие шансы? Жребий брошен. Благо независимо мыслить, заполняющее яркими красками отдаленные закоулки мозга, куда не докатилась приливная волна невзгод и напастей, благо это было у нее отнято. Стена тьмы, мысленепроницаемая, как огневая завеса, со скрежетом рухнула на ее сознание. Ее словно отсекло от себя самой, в мозгу что-то забродило, запенилось, клетки забулькали пузырьками шампанского.