Ги Мопассан - Наше сердце

Она умолкла. Он тревожно спросил:

— И тогда?

— И тогда, я полагаю, для женщины благоразумной и спокойной, вроде меня, вы можете оказаться превосходным любовником, потому что в вас много такта. И наоборот, вы были бы отвратительным мужем. Впрочем, хороших мужей не бывает и не может быть.

Он спросил удивленно и немного обиженно:

— Зачем же сохранять любовника, которого не любишь или перестаешь любить? Она живо ответила:

— Мой друг, я люблю по-своему! Холодно, но все же люблю.

Он покорно заметил:

— А главное, вам нужно, чтобы вас любили и показывали это.

— Да, правда. Я это обожаю. Но и мое сердце нуждается в тайном спутнике. Тщеславная склонность к вниманию света не лишает меня возможности быть верной и преданной и думать, что я могу дать мужчине нечто совсем особенное, недоступное никому другому: честную преданность, искреннюю привязанность сердца, полное и сокровенное доверие души, а взамен получить от него, вместе со всей нежностью любовника, столь редкое и сладостное ощущение, что я не совсем одинока. Это не любовь, как вы ее понимаете, но и это чего-нибудь да стоит!

Он склонился к ней, весь дрожа от волнения, и прошептал:

— Хотите, я буду этим человеком?

— Да, немного позднее, когда вам станет полегче. А в ожидании этого примиритесь с мыслью время от времени немного страдать из-за меня. Это пройдет, а так как вы страдаете при любых условиях, то лучше страдать при мне, чем вдали от меня. Не правда ли?

Ее улыбка как будто говорила ему: «Ну поверьте же мне хоть немного!» Видя, как он трепещет от страсти, она испытывала во всем теле своеобразное наслаждение, довольство, от которого по-своему была счастлива, как счастлив ястреб, бросающийся с высоты на свою зачарованную добычу.

— Когда вы вернетесь? — спросила она.

Он ответил:

— Да.., хоть завтра.

— Пусть будет завтра. Вы отобедаете у меня?

— Да.

— Ну, а теперь мне пора ехать, — сказала она, взглянув на часы, вделанные в ручку зонтика.

— Почему так скоро?

— Потому что я еду с пятичасовым. Я жду к обеду нескольких человек, княгиню фон Мальтен, Бернхауза, Ламарта, Масиваля, Мальтри и одного новенького — господина де Шарлена, путешественника, который только что вернулся из интереснейшей экспедиции в Северную Камбоджу. Все только о нем и говорят.

Сердце Мариоля на мгновение сжалось. Все эти имена одно за другим причиняли ему боль, словно его жалили осы. В них таился яд.

— Не хотите ли отправиться сейчас же и прокатиться со мною по лесу? — предложил он.

— С удовольствием. Но сначала дайте мне чашку чая с гренками.

Когда потребовалось подать чай, Элизабет нигде не могли найти.

— Она куда-то убежала, — сказала кухарка.

Госпожа де Бюрн не обратила на это внимания. В самом деле, какие опасения могла ей теперь внушать горничная?

Потом они сели в ландо, ожидавшее у ворот. Мариоль велел кучеру ехать дорогой, несколько более длинной, но пролегавшей около Волчьего оврага.

Когда они очутились под высоким зеленым навесом, в мирной тени которого веяло прохладой и слышалось соловьиное пение, она воскликнула, охваченная тем невыразимым ощущением, которым всемогущая и таинственная красота мира с помощью зрения потрясает нашу плоть:

— Боже! Как здесь хорошо! До чего красиво, до чего очаровательно, как все это умиротворяет!

Она дышала полной грудью, радостная и взволнованная, словно грешница у причастия, вся проникнутая истомой и умилением. Она положила руку на руку Андре.

А он подумал: «Да! Природа! Опять гора Сен-Мишель!» — в глазах его промелькнул, как видение, поезд, идущий в Париж. Он проводил ее до станции. Расставаясь с ним, она сказала:

— До завтра, в восемь!

— До завтра, в восемь!

Она уехала сияющая, а он вернулся домой, довольный и счастливый, но все-таки полный тревоги, потому что ничто не разрешилось до конца.

Но зачем же бороться? У него уже не было сил. Она влекла его непонятной, неодолимой прелестью. Бегство от нее не освободило его, не разлучило с ней, а было только невыносимым лишением, между тем как, покорясь ей, он получит от нее все, что она обещала, потому что она не лжет.

Лошади рысью бежали под деревьями, и он подумал, что за все их свидание ей даже не пришло в голову, ей ничто не подсказало хоть раз протянуть ему губы. Она была все та же. Ничто никогда не изменится в ней, и, может быть, он всю жизнь будет так же страдать из-за нее. Память о жестоких часах, уже пережитых им, о часах ожидания в невыносимой уверенности, что ему никогда не удастся ее воспламенить, снова сжимала его сердце, вызывая в нем предчувствие и боязнь предстоящей борьбы и тех же душевных терзаний в будущем. И все-таки он был готов лучше все перетерпеть, чем снова потерять ее, готов был вновь покориться вечному желанию, превратившемуся в какую-то свирепую и неутолимую жажду, сжигавшую его тело.