Джордж Мередит - Эгоист

Летиция еле слышно пролепетала что-то о своей радости. Он вручил ей золотую монетку на всю компанию и стал спрашивать, как кого зовут.

— Мери, Сузен, Шарлот — нет, мне не нужно фамилий! Милые мои, приходите ко мне со своими венками завтра поутру — да пораньше, смотрите! Я не люблю соней и лежебок! А что, Летиция, очень я загорел?

Он улыбнулся, как бы прося извинения за иноземное солнце, и тихо, почти про себя, продолжал изливать свои восторги:

— Что может сравниться с нашей английской зеленью? Как она восхитительна! Но если вы хотите понять всю прелесть нашей Англии, покиньте ее на время и прокоптитесь как следует под солнцем чуждых широт. Только тогда научаешься все это ценить, когда, подобно мне, вкусишь изгнание, — ах, сколько же лет оно длилось? Сколько?

— Три года, — сказала Летиция.

— А не все тридцать лет? — воскликнул он. — Я чувствую, что постарел гораздо больше, чем на три года. Впрочем, глядя на вас, скажешь, что и трех лет не прошло. Вы все та же. Вы ничуть не переменились. Мне хочется думать, что это так во всех отношениях. Ну, да я к вам зайду, и очень скоро. Нам надо о стольком с вами потолковать, мне столько надо рассказать вам! Я не замедлю наведаться к вашему отцу. С ним у меня особый разговор. Но я чуть не забыл о своей родной матушке! Прощайте — ненадолго — всего на несколько часов!

Он снова стиснул ее руку. И в следующую минуту его уже не было.

Она отпустила детей по домам. Собирать желтые примулы показалось ей теперь если и не каторжным трудом, то, во всяком случае, занятием весьма пресным. Зачем только спустилась на землю ее звезда — уж очень будоражит это сияние! Вместе с тем восторженный патриотизм сэра Уилоби действовал подобно весеннему дождю, вступающему в единоборство с холодным восточным ветром, когда в воздухе разливается благоухание и все кругом оживает и облекается в яркие краски. Поддавшись своей давней слабости, Летиция вновь подивилась непостижимому поступку Констанции Дарэм. Она простить не могла ей горя, которое та причинила этому великодушному волшебнику, этому бедному изгнаннику с аристократическим обветренным лицом и проникновенным взглядом. Ах, как глубоко в душе умели читать эти глаза! Перед духовным взором терпеливой постницы возникла картина пышного пиршества. Голод заявил о себе, мелькнула надежда, а с ней — улетучилось терпение. Летиция гнала надежду, призывала терпение вернуться, но не могла заглушить голос природы. «Не вечно же быть зиме!» — убеждал этот голос. А мы, можем ли мы осуждать Летицию за то, что, почувствовав тепло, она решила, что это весна, что возвращение Уилоби предвещает смену временя года, кладет конец долгой зиме? С ее отцом у него — разговор особый, он так и сказал! Что бы это значило? Только одно — что он… но нет, она не смела облечь свою мысль в слова, не решалась даже сколько-нибудь на ней задержаться.

Когда они встретились в следующий раз, она была уже не «Летиция», а «мисс Дейл».

Неделю спустя он беседовал с ее отцом, один на один. И весь вечер этого столь многообещающего дня мистер Дейл на все лады расхваливал великодушие сэра Уилоби, предложившего продлить аренду на прежних условиях. Если не считать двух-трех комплиментов, сказанных сэром Уилоби по адресу Летиции, вся их беседа была не больше как деловой разговор помещика с арендатором.

— Итак, нам не придется расставаться с нашим коттеджем, — произнесла Летиция тоном глубокого удовлетворения, тихонько задушив зародившуюся в ее груди надежду. К вечеру ее дневник украсился новой записью:

«Какой же дурочкой я была сегодня! Что-то завтра?»

А назавтра и в продолжение многих дней в дневнике вместо слов появлялись одни многоточия.

Терпение нехотя возвращалось к ней и снова сделалось ее единственной пищей. Эта пища казалась ей еще более скудной, чем прежде. Терпение — диета успокоительная, но отнюдь не сытная. Оно удел покойников, и мы в некотором роде уподобляемся им, когда слишком долго, без передышки сидим на этой диете. Увядшие впалые щеки не свидетельствовали в пользу Летиции и как бы оправдывали ее кумира в том, что он обходит ее своим благосклонным вниманием. Иногда она видела его в Большом доме. Он не замечал в ней перемен и в обращении с ней был по-прежнему любезен и ласков. Подчас, подняв глаза, она ловила на себе его взгляд, но он всякий раз переводил его на матушку. И Летиция запрещала себе думать, опасаясь мыслей, как смертного греха, а надежды, как призрака, которому не дает угомониться нечистая совесть. И все же она невольно задавала себе вопрос: неужели все дело в леди Паттерн? Впрочем, свое кругосветное путешествие он и в самом деле предпринял, повинуясь желанию матушки, женщины болезненной и честолюбивой. А теперь, как ей ни хотелось, чтобы сын жил с нею в Паттерн-холле, она одобряла его решение поселиться в Лондоне.