Алла Головина - Избранная проза и переписка

В столице Москве, впервые

Крещу эмигрантский лоб.

Ну здравствуй, ну, здравствуй…

На улице русская речь,

Что от какой-то латыни

Мы сумели сберечь.

Авиафлот и паспорт…

Таможня. Авиафлот…

И пограничная стража,

Самая страшная кража,

Бывший земной оплот…

Она, бывало, просила читать вслух свои новые стихи. Читаю я плохо, но ей важно было слышать, как они звучат на слух.

Теперь очень много встреч, разговоров с приезжающими из России — новая эпоха началась, до которой не дожила Алла Сергеевна, хотя всю жизнь ее ждала. Господи! молюсь о том, чтобы рассвет над Россией перешел в зарю и в ясный день!

Сердечный Вам привет!

Ирина Соколова

Письмо второе

Писать об Алле Сергеевне не так просто, и это потому, что не хватает обыкновенных слов, чтобы рассказать о ней. Это был человек незаурядный, разборчивый в подборе окружения, что не увязывалось с ее скромностью. Она почти не смеялась, но при шутках умела по-своему улыбаться, как бы проглатывая улыбку. Не очень обращала внимания, что о ней подумают, что говорило о ее сильной личности. Когда она впервые посетила Россию в конце шестидесятых годов, в музее подошла к иконе Свитой Троицы и поцеловала ее. Невзирая на «ужас» и возмущение гида, она заявила, что «для меня это икона, а не картина и ее место в церкви». Не отказалась взять с собой в поездку в Россию в Евангелие с Библией, Для тех времен это было не позволено. Рассказывала: «Таможник просматривал чемодан, но думаю, что не видел Свитого Писания, а как это получилось, я не знаю», — и улыбнулась своей особой улыбкой. Будучи верующей, она не была ханжой. Находись в России, она, например, просила шофера (тогда туристам была предоставлена машина по их требованиям) повезти ее в тот или иной храм. Шофер обычно предлагал везти ее скорее в музей или другое место, но она отвечала своим обычным тоном: «А я так хочу». Это ее «я хочу» я слышала довольно часто. Это было ей присуще, несмотря на ее большую скромность. Скромность ее «проглядывала» во всем: в одежде, прическе, ежедневной жизни, и нигде она не демонстрировала, что она поэт.

Пока я не знала, что она пишет, она читала мне стихи и на мой вопрос; «Чьи это?» — отвечала: «Не помню». Перед ее кончиной я посещала ее каждый второй день или ежедневно. Она, встречая меня (уже лежа), говорила: «Я вас уже заждалась, почитайте мне стихи». Читала я ей по ее выбору. Читала Блока, Ахматову, иногда Есенина, но редко. Приходилось иногда одно стихотворение читать несколько раз, т. к. вдруг она обнаруживала какую-то строфу, где было для нее что-то особенное. Рассказывала, как в России однажды поехала на могилу Есенина. Вблизи кто-то находился, заговорил с ней. Она начала наизусть читать стихи Есенина собравшейся вокруг толпе. По ее выражению, это было очень мило. Это «очень мило» было тоже присуще ей. Говорила это с особой улыбкой и растяжкой: «Она ми-ла-я» или: «Это было ми-ло».

Вообще ее любовь к России и всему русскому трудно описать, настолько она была глубокой и верной. Как-то, беседуя с ней, я сказала: «Может, вас когда-либо напечатают в России?» На это был ее ответ: «Очень хотелось бы, можно помечтать, но не думаю, что это когда-либо будет». Она хорошо знала Запад, любила особенно Италию. Говорила, что воздух Рима ей дает подъем сил.

Как-то, беседуя с ней, я сказала, что моя мечта — это однажды попасть в Россию, а пока что в Рим, но… Она спросила меня, когда у меня отпуск и какие у меня планы. И вот через некоторое время она приезжает ко мне со своим супругом и вручает мне билет в Рим и обратно. Мы едем вместе с ней.

В пути она рассказывала о Риме, о волчице, выкормившей братьев Рима и Рома, о Марке Аврелии. Поселились мы возле Пантеона. Она всегда останавливалась в этой гостинице. Первое, что мы посетили вместе, была русская библиотека.

Тогда она (библиотека) еще была полной и очень богатой, пока ее не разворовали. Потом наш общий визит был в музей этруссков. Его мы посещали вместе два раза.

В это время она уже много отдыхала, у нее болели ноги. Я же, встав рано утром, осматривала квартал за кварталом римские храмы, которых в Риме очень большое количество. Возвращаясь в гостиницу к завтраку, я подробно рассказывала ей, что успела осмотреть. Она же, много отдыхая, читала, читала и писала. Кажется, не было ни одной русской книги — современной или дореволюционной, которую она не прочитала. Были у нее любимые писатели, а были и такие, о которых она говорила: «Этого я больше не читаю». Любила и дарить книги. В дружбе была верной и преданной. Для нее «порядочно» и «непорядочно» имели смысл особенный и значительный.