Алла Головина - Избранная проза и переписка

И вот 4 сентября 1970 года мы сели в самолет Брюссель — Рим. На аэродроме купили два номера французского журнала «Express». На обложке — портрет Солженицына — ему была объявлена Нобелевская премия! Журнал — храню.

Рим нас сразу «заарканил», и уже навсегда, Алла потом часто ездила в Рим и со мной, и с Анной Поповской. Останавливались мы всегда в той же гостинице Albergo Bologna около Пантеона:

Мерещится тяжелый Пантеон,

И в памяти его белеет крыша,

Ворота где-то посреди колонн,

Во сне иду, не видя и не слыша.

И еще другое:

Стихи о Риме называю Римом.

Немного лет, как я в него вошла,

И было все и зримо и незримо,

Развалины, холмы и купола.

По утрам мы вместе бродили по Риму, а после завтрака Алла ложилась отдыхать, писала… она была не крепкого здоровья и быстро уставала. Я же тогда была на двадцать лет моложе, могла еще, до ужина, побродить и никогда не упускала этой возможности.

До отъезда, во время наших чтений о Риме Алла вычитала, не помню где, что император Марк Аврелий был славен среди своих легионеров тем, что наделен даром управлять молниями, насылать их на врагов и потому всегда побеждал. Помню, как на Капитолии мы разошлись по музеям, условившись встретиться и идти завтракать. Когда мы, одновременно, вышли, каждая из своего музея, как-то мгновенно, как бывает на юге, разразилась гроза — просто неистовая! Мы не могли пересечь площадь — смутно видели друг друга сквозь обломный ливень. А молнии рвались пучками над Марком Аврелием, и была полная иллюзия, что они рвутся из его рук… Мы стояли под колоннами и наслаждались зрелищем, как будто для нас поставленным… Не думайте, что это «метафизический насморк» — «насморк» будет впереди! Гроза прекратилась как-то сразу, как будто ее и не было.

Помню, под колоннами Пантеона выбирали мы открытки и, конечно, переговаривались по-русски. Господин, стоявший рядом, вдруг говорит. «Как приятно слышать русскую речь, вы из Москвы?» Алла: «Нет мы из Брюсселя». Господина этого и даму, бывшую с ним, как смыло… они исчезли, просто растворились в воздухе… Это часто тогда бывало! А как было бы интересно и как хотелось поговорить… это был 1970 год…

Был у нас, еще до отъезда, как-то разговор о детских книгах. Алла часто дарила книги моим внукам: «Машеньке от тети Аллы». Мм находили детские книги, изданные в России (не все, но многие…), отлично изданные и с прекрасными иллюстрациями… Потом разговор перешел на то, что мы читали сами в детстве, в России, и оказалось — читали те же книги, кроме одной, которую Алла не знала, а я читала в детстве. И запомнила я ее потому, что с нее началась моя любовь к русской истории. Называлась книга «Разсказъ монетъ» — ни автора, ни издания я не помнила. И тут я сказала Алле, что за всю мою жизнь не встретила никого, кто бы эту книгу знал. И мы обе подивились, что Алле она не попадалась, — а уж на что была книгочей!!

Идем мы как-то, возвращаясь из Ватикана, в наш квартал завтракать у «Дядько» (так Алла прозвала хозяина ресторанчика, где мы ели спагетти — за украинские усы). Идем по какой-то прелестной улочке, где по обе стороны — букинисты, Алла смотрит на часы и предлагает: «Давай зайдем — спросим, нет ли у них русских книг…» Заходим в один, другой — ничего! А в третьем продавец порылся и выносит нам три книги: грамматику болгарского языка, учебник арифметики (русский) и «Разсказъ монетъ» — вот так метафизический насморк!! Целое ожерелье совпадений.

В 1964 году я впервые поехала в Россию. По просьбе Аллы привезла ей мешочек русской земли. А в 1967-м, когда скончалась ее мама, она мне писала (тогда еще мы были на «вы» и, по старому русскому обычаю, называли друг друга по имени и отчеству): «Дорогая моя Ирина Борисовна, сердечно благодарю Вас, еще раз, за память, добрые слова, за голос (я звонила) в первые пустые и трудные часы. Мама похоронена с отцом и братом (поэтом) в одной могиле. Ваша московская (а главное, русская) земля частично была положена Павлом в гроб, а остальное было первой горстью в могилу. Я привезла сюда маленькую коробочку для могилы отца и брата». Потом и сама Алла ездила в Россию, и я еще раз в 1967 году. Алла была в Москве впервые в жизни, а в Петербурге она жила в детстве и хорошо его помнила: Летний сад, памятник Крылову. Помнила, как видела один раз Государя — проезжавшего в открытом экипаже.

Вот что вспомнилось об Алле Сергеевне. Может быть, это поможет представить себе ее мир. Это мир Зарубежной России. Хотя она скончалась в 1987 году, но последние два года жизни — она уже не была здесь — на земле! Просвет, наступивший в России, был ей неведом. Часто мне ее не хватает и теперь еще потому, что думаю, как бы она кровно переживала все, что происходит… У нее было необычайно развито чувство истории, в стихах есть неподдельное ощущение традиции. Она была консервативна в хорошем смысле — не любила менять своих привязанностей и в то же время была открыта новому. Любила Италию и не соблазнилась, когда я поехала в Грецию и в Испанию. Говорила: «Моей жизни не хватит уже, чтобы углубиться по-настоящему в другие страны». Исключение сделала только для России: