Теодор Поуис - Притчи

Он посидел еще немного, со вздохом поднялся и, сойдя вниз, ступил на дорожку, ведущую к дому. Мистер Гаппи отправился домой в конце дня; он задержался на холме позже обычного, так что сейчас на дорожке его уже встречала вечерние сумерки. Мистер Гаппи шел медленнее, приветствуя подступающую ночь, — вот в небе появились звезды, и люди, кто еще не сидел дома, скользили мимо, словно тени.

Мистер Гаппи еще замедлил шаги и, зайдя за угол, остановился. Он уже видел свой дом, и окно гостиной светилось тепло и славно в сгущающейся темноте. Войдя во двор и приближаясь к дому, мистер Гаппи видел картины на стенах гостиной, огонь в камине и веселые лица гостей, собравшихся отпраздновать его день рождения. Мистер Гаппи тихо открыл входную дверь. Он оказался в небольшом узком коридоре, где было довольно темно. Мистер Гаппи снял пальто — причем порвал подкладку одного рукава. Это происшествие, пускай небольшое, навеяло на него уныние. В тот самый миг он словно превратился в старика. Видать, руки у него совсем ослабли, раз у него нет ни терпения, ни осторожности снять пальто без того, чтобы ничего не порвать. Мистер Гаппи осторожно повесил пальто и, постояв минутку и послушав веселый смех в гостиной, тихонько открыл дверь.

Гости уже сидели за столом в нетерпении. Они были разнаряжены, изящные разноцветные платья, лица светятся от веселья — и стол ломится от снеди. Мистер Гаппи был немного ошарашен ярким светом, исходящим от стола. Он взглянул, откуда исходит этот свет. Посередине стола возвышался большой торт, который окружали пятьдесят цветных свечек, воткнутых так близко друг к другу, что нельзя было просунуть и спички. Все засмеялись, увидев, куда он смотрит, и стали ждать, что он скажет.

Но вместо того, чтобы сказать что-нибудь обыденное, чего от него ждали, мистер Гаппи молчал. Он был словно заворожен видом этих пятидесяти свечей. Они стояли так близко друг к другу, их было столько, что казалось, их не меньше сотни, и потрясение от того, что это его горящие годы вперились в него, не могло быть большим. Мистер Гаппи не мог оторвать глаз от свечей — это были его годы, целая толпа, шикающая, глумящаяся, смеющаяся над ним. Каждый превратился в цветную свечу — каждый год стал горящей свечкой.

Мистер Гаппи молча сел во главе стола. Торт разрезали и съели, но свечи продолжали гореть. Мистер Гаппи только и мог, что смотреть на них. То были его годы — так много — а что он сделал за это время?

Свечи начали оплывать большими красно-белыми слезами, каждая свеча быстро умирала, но это произошло не раньше, чем умерли годы.

В комнате что-то произошло — гости казались тенями, как те, что скользили мимо мистера Гаппи на дорожке, но свечи — свечи говорили.

Первым годам его жизни было мало что сказать, ибо то были детские годы, они таяли со скоростью беспамятного детства. Даже на подходе к первому двадцатилетию все было хорошо. И если бы столько свечей стояло вокруг торта, мистер Гаппи глядел бы на них спокойно, нет, даже с надеждой и удовольствием.

Те двадцать не толпились бы; они бы стояли, точно наряженные дети на утреннике в ожидании танца; они не теснились бы, словно гробы на кладбище. Если бы их было двадцать, между ними была бы жизнь и расстояние. Но мистер Гаппи видел, как годы нарастают — теперь их было тридцать, и они заговорили меж собой, спрашивая, какую видели радость.

Когда бы их было всего тридцать, между ними еще было бы расстояние, но их было больше — на целых двадцать больше. Глядя на них, мистер Гаппи не видел никакой радости в этих годах — он, верно, просто проспал их в одну краткую ночь. Все они казались ему сейчас на одно лицо. Все годы, выраженные пятьюдесятью свечами, совершенно изгладились. Они были точно ступеньки на песке, оставленные первым приливом, который следовал за мистером Гаппи в его грустном странствии. Он когда-то их прожил, они были вырваны из его нутра; но ни жизни, ни какой-либо части его самого в них не осталось, они прошли и скончались, точно история, рассказанная до конца.

Тому, на кого навалилась такая тяжесть, нельзя не опечалиться до крайности. Ведь годы его жизни можно было считать десятками, не единицами.

Мистер Гаппи сделался задумчив.

Если бы он мог найти хотя бы один счастливый год среди этой толпы, все встало бы на свои места. Нашелся бы один — ладно хороший — плодотворный, праведный — во всем этом Содоме его лет? Найдись хотя бы один год, в течение которого он видел бы немного радости или добра, и он бы простил всех других. Но нет, такого не было.