Генрих Манн - Минерва

— Вы мальчик, стремительный и себялюбивый и неспособный признать, что мир не вертится вокруг вас. Вам везло во всем; теперь вы искренне возмущены, что один раз вам что-то не дается. Я прощаю вам вашу невинность и неопытность.

— Вы обязаны…

— Ни вам, ни искусству. У меня нет никаких обязанностей. Когда искусство надоест мне, я пойду своим путем.

Она оставила его и вернулась в комнату. Все глаза были устремлены на даму, которая вошла с другой стороны.

— Господин фон Зибелинд?

— Madame Бланш де Кокелико, — ответил его голос. Гостья, прихрамывая, мужскими шагами прошла на середину зала. У нее были красновато-желтые волосы и жирная, бледная кожа; под спадающим неподвижными складками черным шелковым платьем чувствовался костлявый остов, полный развращенной гибкости.

Мортейль засмеялся, ему было противно, но этот маскарад щекотал его нервы.

— Браво, Зибелинд, это в самом деле Кокелико. Я очень хорошо знал ее.

— Я тоже, — презрительно сказал Якобус.

— Ну, да, кто же не знает меня? — объявил Зибелинд по-французски. Французские слова легко слетели с его уст.

— Право, это она, — сказал окаменевший Сан-Бакко. — При разговоре узнаешь ее. Я раз ужинал с ней. Несчастный Павиц тоже был при этом. Она самым бесстыдным образом издевалась над ним.

Якобус сказал Нино:

— Посмотри-ка на эту фигуру. Все, понимаешь, решительно все в ней фальшиво. Когда она вечером ложится в постель, от нее не остается ничего, кроме маленького остова, как у селедки.

Мальчика охватил испуг. Представление о голове с серебристо-серым студенистым хвостом, одиноко лежащей на огромной подушке, поразило его. Бланш исполняла какой-то номер, нечто безобидно веселое.

— Шея! — содрогаясь, прошептала Джина. Певица поворачивала во все стороны шею, жилистую и покрытую таким толстым слоем пудры, что, казалось, на нее наложена была гипсовая повязка. Рот зиял, как широкая кровавая рана. Узкие, изогнутые угольные штрихи над ее глазами поднимались кверху; она стояла, опустив книзу руки, так неподвижно, что не заметно было даже дыхания, и бойко, тусклым и хриплым голосом, пела о своих неутолимых желаниях. Дворников, конюхов с запахом самца и навоза, мясников, живодеров, палачей с запахом крови и самца, — вот что она любит. В заключение она сделала два-три усталых, непристойных движения: великая, отрезвившаяся и уже наполовину ушедшая в частную жизнь развратница давала новичкам беглое указание. Мужчины захлопали. Беттина глупо хихикала.

— Это настоящее искусство! — объявил Мортейль, искренне восхищенный. Герцогиня устремила взор на Палладу; ей было не по себе. Затем она спросила себя, пожимая плечами:

«Неужели я суеверна?.. Он говорит о богослужении, которое наполнило лучшие годы моей жизни. Но ведь это была только игра. Что ж, если она надоела мне. Я окружила себя декорациями и символами: Паллада, ее храм, в котором я славила ее, зал, который я воздвигла для нее, души в мраморе, статуи — мои подруги, та женщина на террасе с ее белой угрозой — все это гнетет меня и вызывает во мне скуку. Я отодвигаю их в сторону, будто они сделаны из папки. Я хочу опять быть свободной, совершенно свободной, искать новую страну и жить на неведомый лад».

Она воскликнула:

— Какая удачная шутка, господин фон Зибелинд. Вы так внезапно открываете нам свои таланты!

— Счастье, герцогиня! Счастье вызывает наружу все хорошее, что есть в нас.

Он был растроган, и чувство, прорывавшееся сквозь застывшую в холодной непристойности маску, возбуждало ужас, как нечто противоестественное. Он сидел в прямом кресле, заложив ногу за ногу, положив руки на ручки кресла, и предоставлял любоваться собой.

— Я сознаюсь, что всегда страшно гордился своим сходством с Кокелико. Вы, вероятно, давно заметили его.

— Сходство со старой бабой! — оскорбительным тоном заметил Якобус.

— Почему нет? — мягко и самодовольно ответил Зибелинд. — Мне понадобилось только немного румян.

Мортейль нагло заметил:

— Так как вы уже и раньше были совершенно покрыты ими.

— Второй номер! — прокричал Зибелинд, поднимаясь. С воды донеслись звуки польки. Он спел несколько тактов, оборвал и сказал:

— Лели Олимпия не может больше заставлять нас ждать… видите, вот и она.

Он довел строфу до конца, не спуская с возлюбленной своего обольстительного взгляда кокотки.

— Миледи, найду ли я у вас одобрение? Бланш де Кокелико поет в честь вас, миледи… Твоя гондола здесь, дорогая? — тихо и взволнованно спросил он. Она сердито ответила: