Генрих Манн: Диана

Гюи и Готье Асси покинули Нормандию и отправились на завоевание гроба господня. Их жизнь загромождали массы изрубленных тел, искаженных голов в тюрбанах, бледных женщин с умоляюще поднятыми младенцами — в белых городах, с содроганием смотревших на красное от крови море. Их души возносились к светлым облакам, их железные ноги попирали человеческие внутренности. Они наслаждались ласками страстных султанш и думали о целомудренной девушке с крепко сомкнутыми устами, ждавшей дома. На обратном пути, щеголяя княжескими титулами сказочных царств, без гроша денег и с изможденными телами, они узнали, что оба думали об одной и той же. Поэтому Гюи убил своего брата Готье. Он построил на утесах в море свой замок и умер пиратом, окруженный множеством кривых сабель, которые, однако, не достигли его, потому что его корабль сгорел.

Из глубочайшего мрака времен в грезы маленькой Виоланты заглядывала призрачно-белая маска полубога: каменное лицо ее первого предка, того Бьерна Иернсиде, который пришел с севера. Крепкое питье, которое давала ему мать, сделало из него «медведя с железным боком». Во Франции он завоевал со своей дружиной много земель, на берегах Испании и Италии у христиан и мусульман выжег воспоминание о языческих богатырях, полных коварства и с руками, тяжелыми, как рок. Он бросил якорь в Лигурийском море перед городом, который показался ему могущественным. Поэтому он послал сказать графу и епископу этого города, что он их друг и хочет креститься и быть погребенным в соборе, так как лежит на смертном одре. Глупые христиане окрестили его. Его дружина в траурном шествии понесла мертвого в собор. Там он выскочил из гроба, из-под плащей появились мечи, началась веселая резня испуганных христианских овец. Но когда Бьерн стал властителем, он узнал, к своему сожалению, что подчинил себе не Рим. Он хотел завоевать Рим и приказать венчать себя повелителем всего мира. В своем разочаровании он так страшно опустошил бедный город Лукку, как опустошил бы Рим, если бы нашел его. Он долго искал его. И он умер — никто не знал, как и где — под ударами случайного мстителя, при осквернении церкви или ограблении какого-нибудь птичника, быть может, в городском рву, а, может быть, невидимо вознесенный к Азам, священным предкам рода Асси.

Так же, как эти пятеро, прошли свой земной путь все Асси. Все они были людьми раздвоения, мечтательности, разбоя и горячей внезапной любви. Их укрепленные замки стояли во Франции, в Италии, в Сицилии и Далмации. Повсюду слабый, мягкий и трусливый народ испытывал на себе их смеющуюся жестокость и суровое, холодное презрение. С равными себе они были готовы на жертву, почтительны, деликатны и благодарны. Они были бесцеремонными искателями приключений, как сластолюбец Пьерлуиджи, гордыми и жаждущими величия, подобно кондотьеру Сансоне, запятнанными кровью мечтателями, как крестоносцы Пои и Готье, и свободными и неуязвимыми, как язычник Бьерн Иернсиде.

Полчищу мужчин и женщин, носивших в течение тысячи лет имя Асси, наследовало всего трое потомков: герцог и его младший брат, граф, с маленькой дочерью Виолантой. Девочка знала о своем отце только то, что он живет где-то на свете. Бедный граф был мотом; он расточал остатки своего состояния, совершенно не думая о будущем молодой девушки. Он заставлял и ее принимать участие в своей расточительности; одинокий ребенок рос в безграничной княжеской роскоши; это успокаивало его совесть. К тому же он рассчитывал на родственные чувства неженатого герцога.

Виоланта видела отца только раз в году. Матери она никогда не знала, но он всегда привозил с собой «маму», каждый раз другую. За несколько лет, мимо девочки прошел целый ряд их: белокурые и темноволосые мамы, худые и очень толстые; мамы, которые в течение двух секунд рассматривали ее в лорнет и проходили дальше, и другие, которые вначале казались почти робкими, а к концу своего пребывания становились чуть ли не подругами ее игр.

Девочка привыкла относиться к мамам с легкой насмешкой. Зачем папа привозит их сюда? Она размышляла:

— Я не хотела бы ни одну из них иметь сестрой. И камеристкой тоже, — прибавляла она.

В тринадцать лет она осведомилась: — Папа, почему ты привозишь всегда только одну?

Граф рассмеялся; он спросил: — Помнишь цветные стекла?

У прошлогодней мамы была страсть всюду вставлять цветные стекла. Она должна была видеть море розовым, а небо желтым.

— Это была добрая особа, — сказала Виоланта.