Хосе Васконселос - Моё дерево Апельсина-лима

«Ты столько проделал, чтобы найти, где я живу…»

— Я знаю, что она была черной пантерой из Зоологического сада, но мы купим другую пантеру, более дикую, чем эта.

«Ну, беглец, где ты пропадал все это время?»

— Годойя, только не сейчас, если я выпью, то меня опять стошнит.

— А если я дам тебе его попозже, ты выпьешь?

Внезапно я выпалил фразу, сам того не желая:

«Обещаю, что стану хорошим, что не буду больше драться, что не буду больше говорить непристойности, и даже задница не буду говорить…. Но хочу навсегда остаться с тобой…»

На меня посмотрели с огорчением, думая, что я снова говорю с Мизинцем.

Сначала это было просто слабое царапание в окно, затем перешло в удары. Снаружи слышался очень тихий голос:

— Зезé!..

Я поднялся и оперся головой в деревянную раму.

— Кто это?

— Я. Открой.

Я толкнул ручку, так чтобы не было шума и не разбудить Глорию. В темноте, как некое чудо, сверкал весь позолоченный Мингито.

— Можно войти?

— Конечно можешь. Только не шуми, чтобы она не проснулась.

— Уверяю тебя, она не проснется.

Я отошел в комнату и лег на кровать.

— Смотри, кого я тебе принес. Он настаивал, чтобы навестить тебя.

Протянул руку и я увидел что-то наподобие серебристой птицы.

— Я не могу хорошо разглядеть, Мизинец.

— Смотри лучше, потому что это будет для тебя сюрпризом. Я украсил его серебряными перьями. Разве он не красив?

— Лусиано! Какой ты красивый! Ты всегда должен быть таким. Я подумал, что ты сокол из сказки об аисте-калифе.

Я погладил взволновано ему голову, и впервые почувствовал, что она была мягкая и что даже летучим мышам нравится нежность.

— Однако, ты не обратил внимание на одну вещь. Смотри хорошо. Он повернулся вокруг себя, чтобы показаться.

— На мне шпоры Тома Микса, шляпа Кена Мейжарда, пистолеты Фреда Томпсона, пояс и сапоги Ричарда Тальмаджа. Кроме всего этого, дон Ариовальдо одолжил мне рубашку в клетку, которая тебе так нравиться.

— Никогда не видел, что-либо красивее, Мизинец. Как тебе удалось все это собрать?

— Достаточно им было узнать, что ты заболел, как они одолжили мне все.

— Как жаль, что ты не можешь остаться в таком костюме навсегда.

Я засмотрелся на Мизинца, обеспокоенный тем, знал ли он о судьбе, которая его ждала. Но он ничего не сказал.

Тогда он сел на краешек кровати, его глаза выражали доброту и озабоченность. Он приблизил свое лицо к моим глазам.

— Что такое, Ксурурука?

— Ты больше Ксурурука, Мизинец.

— Хорошо, тогда ты Ксурурукиньо. Разве я не могу любить тебя с большей любовью иногда, чем ты меня?

— Не говори так. Доктор запрещает мне плакать и волноваться.

— Я этого не хотел. Пришел, потому что мне было грустно, и я хотел снова увидеть тебя здоровым и веселым. В жизни всякое бывает. Так что я пришел повести тебя погулять. Пойдем?

— Я очень слаб.

— Немного свежего воздуха тебя вылечит. Я помогу тебе выйти через окно.

И мы вышли.

— Куда пойдем?

— Пойдем гулять туда, где есть канализация.

— Но я не хочу идти по улице Барона Капанема. Никогда больше я там не пройду.

— Пойдем по улице Репрессий, до конца.

Теперь Мизинец превратился в коня, который летал. Лусиано, счастливый, балансировал на моем плече.

В районе, где была канализация, Мизинец подал мне руку, чтобы я мог сохранить равновесие на широкой трубе. Это было красиво, когда случалось отверстие и вода брызгала, как фонтанчик, обливая меня и щекоча подошвы ног. У меня немного кружилась голова, но радость, которую доставлял мне Мизинец, показывала, что я уже был здоров. По крайней мере, мое сердце билось спокойно.

Внезапно, вдалеке загудел поезд.

— Ты слышал, Мизинец?

— Это гудок поезда, где то далеко. Однако какой-то странный стук становился все ближе, и новые гудки нарушали тишину.

Мною овладел полный ужас.

— Это он, Мизинец. Мангаратиба. Убийца. Стук колес о рельсы страшно нарастал.

— Поднимись сюда, Мизинец. Быстрее, Мизинец! Но Мизинец не смог сохранить равновесие на трубе, по причине блестящих шпор.

— Поднимись, Мизинец, дай мне руку. Он хочет убить тебя. Хочет разорвать тебя. Хочет изрезать тебя на кусочки.

Едва Мизинец вскарабкался на трубу, как проклятый поезд прошел над нами, гудя и изрыгая дым.

— Убийца!.. Убийца!..

Между тем, поезд все еще продолжал свое движение по рельсам. Слышался его голос, прерываемый хохотом.

— Я не виноват…. Я не виноват…. Я не виноват….

В доме зажглись все лампы, и моя комната заполнилась полусонными лицами.