Гюстав Флобер - Бувар и Пекюше

— Научись пользоваться ею!

— Что ж, покажите.

Он пытался показать, ошибался, и крестьяне зубоскалили.

Никак не мог он приучить их слушаться колокола. Беспрестанно их окликал, перебегал с места на место, записывая свои замечания в памятную книжку, назначал свидания, забывал о них, и голова у него пылала от хозяйственных замыслов. Он дал себе слово посеять мак, имея в виду опиум, а главное — астрагал, собираясь продавать его под названием «семейного кофе».

С целью откормить как можно скорее волов он пускал им кровь каждые две недели.

Он не заколол ни одной свиньи и закармливал их соленым овсом. Вскоре свинарник стал для них слишком тесен. Они мешали ходить по двору, ломали заборы, кусали людей.

Когда наступили знойные дни, двадцать пять баранов закружились на месте и спустя немного времени околели.

На той же неделе издохло три быка, что было следствием кровопусканий Бувара.

В намерении уничтожить личинки майских жуков он распорядился, чтобы два человека тащили клетку на колесиках, куда посадили несколько кур, у которых от этого переломались лапки.

Он наварил пива из листьев дубровника и напоил им вместо сидра жнецов. Начались желудочные заболевания. Дети плакали, женщины охали, мужчины рассвирепели. Они грозили общим уходом, и Бувар им уступил.

Однако, чтобы доказать безвредность своего напитка, он в их присутствии выпил несколько бутылок сам, почувствовал себя дурно, но скрыл колики, изобразив на лице удовольствие. Он даже велел отнести снадобье к себе домой. Вечером он пил его с Пекюше, и оба они старались признать его вкусным. Впрочем, не пропадать же ему было!

Но у Бувара слишком разболелся живот, и Жермена пошла за доктором.

Он оказался человеком серьезным, с выпуклым лбом, и начал с того, что запугал больного. Очевидно, эта холерина вызвана тем самым пивом, о котором говорят в окрестностях. Он пожелал узнать его состав и весьма отрицательно отозвался о нем, пользуясь научными терминами, пожимая плечами. Пекюше, раздобывший рецепт, был уничтожен.

Несмотря на вредоносное удобрение известью, сбережение труда на перепашку и несвоевременное выпалывание чертополоха, следующий год одарил Бувара превосходным урожаем пшеницы. Он задумал высушить ее посредством брожения, по голландской системе Клап-Мейера; иначе говоря, распорядился скосить ее всю сразу и сложить в скирды с тем, чтобы их раскидать, лишь только начнется газообразование, а затем дать колосьям проветриться. Сделав это, Бувар ушел, нимало не беспокоясь.

На следующий день, за обедом, он услышал треск барабана под сенью буков. Жермена вышла поглядеть, что случилось, но человек уже был далеко. Почти в ту же минуту громко зазвонил церковный колокол.

Бувара и Пекюше охватила тревога. Они поднялись и в нетерпеливой жажде сведений пошли в сторону Шавиньоля.

Мимо проходила старуха. Она ничего не знала. Они остановили какого-то мальчика, тот ответил:

— Кажется, где-то горит.

А барабан продолжал трещать, колокол гудел сильнее. Наконец они дошли до первых изб деревни. Лавочник издали крикнул им:

— У вас горит!

Пекюше быстро двинулся вперед и говорил Бувару, бежавшему с такою же скоростью рядом:

— Раз, два! Раз, два! В ногу, как венсенские стрелки!

Дорога, по которой они направились, все время поднималась в гору; крутизна скрывала от них горизонт. Они достигли вершины возле Холмика, и сразу им представилась картина бедствия.

Все скирды пылали отдельными вулканами, посреди обнаженной равнины, в вечерней тишине.

Около самого большого собралось человек триста; и под руководством г-на Фуро, мэра в трехцветном шарфе, несколько молодцов шестами и крючьями стаскивали верхние снопы, чтобы спасти остальные.

Бувар впопыхах чуть было не сшиб с ног г-жу Борден, находившуюся там же. Потом, увидев одного из своих работников, изругал его за то, что тот к нему не прибежал. Работник, наоборот, в избытке рвения помчался сначала домой, потом в церковь, затем к хозяину и вернулся другой дорогой.

Бувар потерял голову. Слуги его окружили, говорили все разом, а он запрещал раскидывать скирды, умоляя о помощи, требовал воды, настаивал на вызове пожарных.

— Да разве они у нас есть? — крикнул мэр.

— Это ваша вина! — возразил Бувар.

Он выходил из себя, говорил неподобающие вещи, и все удивлялись терпению г-на Фуро, человека, вообще говоря, грубого, о чем свидетельствовали его толстые губы и челюсть бульдога.

Жар так усилился, что к скирдам уже нельзя было приблизиться. В пожирающем пламени колосья извивались и трещали, а зерна хлестали по лицу, как дробинки. Затем скирд обрушивался в виде широкого, сыпавшегося искрами костра; и волнистым лоском отливала, играя красками, багровая масса, местами розовая, как киноварь, местами коричневая, как запекшаяся кровь. Наступила ночь, подул ветер, клубы дыма заволокли толпу. Искры проносились по черному небу.