Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

— Ах, подумайте только, прямо с неприличных слов начинает.

— А я видела вас вечером, но вы даже не глянули на меня, — пожаловалась вторая сестра.

— Мне очень спать хотелось.

— Ружье заряжено? — спросил трактирщик, рассматривая стволы из отличной дамасской стали.

— Один ствол заряжен.

— Хорошо бы выстрелить из него, это, по-моему, оживит праздник.

— Стреляйте.

Господин Брозик снял ружье, долго разглядывал его, потом начал целиться туда, сюда, пугая тех, что стояли поближе. Наконец он спросил охотника:

— А что тут надо потянуть, чтобы оно выстрелило? Ности показал ему, ружье выстрелило. Поднялся визг, все испугались, а пуще других пожилые женщины, сидевшие вокруг столов. Перед ними стояли бутылки, да только было в них не вино, а кофе, которое они принесли с собой из дому и теперь пили его вместо воды. В кувшинах был лимонад, — кавалеры наливали его в кружечки и бегом относили своим барышням. Праздник продолжался, но уже как-то уныло. Оживление начнется снова к вечеру, после обеда же люди обычно вялы. Большинство переваривало пищу под деревьями, кое-кто даже заснул на траве и громко храпел. Этот храп так странно сливался — с музыкой, что казалось, будто контрабас издает еще какой-то дополнительный звук. Только десять — двадцать пар, не переставая, отплясывали чардаш. Парни, правда, уставали и выходили из круга, но их сменяли отдохнувшие, и начиналось: «Гоп, гоп, Рупи, не жалей струн, Рупи, да и лопнет хоть струна, барин платит все сполна!..» Перед обедом было еще много соблазнов. Если влюбленной парочке надоедало плясать, она уходила собирать виноград и пряталась среди лоз. Пока отщипывали по виноградинке с висевших гроздей, выдавался случай изведать и другую сладость. Но теперь виноград уже собран, даже зеленого не осталось. Бени Кота, лихой подручный мясника, по просьбе своей партнерши Терки Мачкаш, которой захотелось поесть винограда, обрыскал всю арендованную территорию и не нашел ничего, кроме ежа на борозде. Он с веселым озорством кинул его в гущу танцующих. Ох, и поднялся же переполох, визг, крики! Бедняга еж шлепнулся ненароком прямо на мягкое белое плечо нарядной жены Михая Сюча и уколол ее. (Так ей и надо, нечего обнажать свои телеса!) Она тотчас упала в обморок, пришлось ее отливать. Словом, катавасия была порядочная, и все из-за этой невинной шутки.

Такая приправа все равно что золото в те минуты, когда народ начинает уставать, особенно мужчины. У парней глаза уже осоловели от обильной выпивки, и стали они уродливые, как черти; волосы упали на лоб, усы повисли. В парнях-то и вообще хорошего было мало, да и молодцеватости никакой, красивы только баричи да те крестьянские парни, которых питает истинно родная и истинно здоровая мать — землица. Рубанок, пила, нож, ножницы, игла — это все мачехи, их хлеб — горький хлеб, от него ноги гнутся колесом, спина горбится и лицо приобретает неприятное, принужденное выражение. А вот девицы, те и возле мастерских родятся красивые, они, словно герань, цветут и в горшках и в коробочках из-под колесной мази, где акация уже цвести не станет. Девицы и здесь пригожи, извольте — ка поглядеть, одна прекраснее другой. Они все еще не устали, только прически да туалеты пришли в беспорядок: сборки на юбках разошлись, оборки повисли клочьями, — но ведь это красиво и, помимо всего, говорит о том, что девица идет нарасхват, — белый лиф запачкан потными ладонями, а у иных даже прожжен. Слишком удалые кавалеры танцевали с горящей сигарой во рту, склонив голову на плечо партнерши, чтоб захмелеть от запаха женской шеи, и случайно, иные же просто из озорства, прижимали к плечику кончик горящей сигары. Девушка вскрикивала от боли, и тогда надо было тотчас вмешаться — а это доставляло рукам немалое наслаждение. Они проскальзывал! в недозволенные места, будто огонь прошел дальше и его надо тушить. Искра гасла, оставив на лифе только дырку с обожженными краями, но зато разгоралась на щеках и в глазах.

Да что говорить, нежность и изящные манеры тут не в ходу. Но кому какое дело, если девушки довольны и даже счастливы от этого. Так выходили замуж и матери их, и бабки, — стало быть, это неплохой обычай. Парень, которому хочется танцевать, здесь не подходит к девицам, как это принято у господ, и не кланяется своей избраннице, а подмигивает ей или подзывает одним пальцем, остановившись перед девичьей группкой в пяти-шести шагах. Если же он видит, что в ответ встрепенулось несколько девиц и все смущены, он заносчиво указывает на ту, которую выбрал: