Яльмар Сёдерберг - Доктор Глас

Раздевшись и войдя вовнутрь, я услыхал знакомый голос:

— Ух, жара, ух, красотища, точно в ад попал! Стина! Приготовь венички!

То был Маркель. Он сидел, скрючившись, под самым потолком, прикрывая свои кости да кожу свежим выпуском «Афтонбладет».

— Не смотри на меня, — сказал он, завидев меня. — Ибо сказано: священников и писак негоже зреть нагими.

Я обернул голову мокрым полотенцем и растянулся на полке.

— Кстати, о священниках, — продолжал он. — Пастора Грегориуса, здесь написано, нынче хоронили. Ты, случаем, не был в церкви?

— Был, я сейчас только оттуда.

— Я дежурил в редакции, когда получено было известие о смерти. Репортер состряпал, понимаешь ли, длиннейшую сенсационную историю и припутал твое имя. Мне это показалось лишним. Я знаю, что ты не любитель рекламы. Я все перекроил и больше половины повычеркивал. Как тебе известно, наша газета представляет передовое общественное мнение и не станет подымать шум из-за того только, что какого-то попа пристукнуло. Но без двух-трех красивых слов так или иначе не обойтись, а для меня нет хуже наказания. «Обаятельный» напрашивалось само собой, но этого было недостаточно. Тут меня и осенило, что он уж, верно, был сердечный больной, раз умер от разрыва сердца, и вот тебе характеристика: обаятельный, сердечный человек.

— Любезный друг, — сказал я, — поистине ты трудишься на благородном поприще.

— А ты не смейся! — ответил он. — Я тебе вот что скажу: на свете всего три сорта людей — мыслители, писаки и бессловесная скотина. Правда, большую часть тех, кто прозывается мыслителями и поэтами, я, между нами, причисляю к писакам, а большинство писак относится, по-моему, к скотине, но это уж разговор особый. Мыслители призваны отыскивать истину. Но тут имеется один секрет, очень мало кому известный, хотя мне это представляется совершенно очевидным, — секрет в том, что с истиной дело обстоит, как с солнцем: она хороша на определенной дистанции. Дай мыслителям волю — и они подведут наш шарик прямехонько к самому солнцу и сожгут нас всех дотла. И стоит ли удивляться, что их деятельность время от времени наводит ужас на скотину, и она начинает вопить: погасите солнце, погасите его к черту, погасите! Мы, писаки, призваны соблюдать правильную и необходимую дистанцию относительно солнца. Настоящий хороший писака — а их не так уж много! — разумеет заодно с мыслителем, а чувствует заодно со скотиной. Наше дело оберегать мыслителей от гнева скотины, а скотину — от чересчур больших доз истины. Но я охотно признаю, что вторая задача легче и справляемся мы с ней обыкновенно успешнее, да и не стану отрицать, что нам много в том помогают поддельные мыслители и та скотина, что поумней.

— Милый ты мой Маркель, — сказал я ему, — слова твои мудры, и хотя имеется у меня некоторое подозрение, что мою особу ты причисляешь и не к мыслителям и не к писакам, а к третьей категории, мне все же доставило бы истинное удовольствие пообедать с тобой. В тот злосчастный день, когда я встретил возле павильона минеральных вод Грегориуса, я обегал весь город, разыскивая тебя именно с этой целью. Ты не смог бы нынче вырваться на часок? Отправились бы в «Хассельбакен»…

— Прекрасная мысль, — ответил Маркель. — Уже одна она ставит тебя в разряд мыслителей. Имеются, видишь ли, и такие лукавцы-мыслители, что с умыслом скрываются среди скотины. Это как раз самая утонченная категория, и я всегда причислял тебя к ней. Сколько сейчас? Так, ровно шесть, отлично.

Я поехал домой, чтобы избавиться от черных брюк и белого галстука. Дома меня ожидал приятный сюрприз: моя новая темно-серая сюртучная пара, заказанная мною на прошлой неделе, была готова. И к ней синий, в белую крапинку жилет. Трудно придумать более подходящий костюм для обеда в «Хассельбакене» погожим днем ранней осени. Зато Маркель меня немного беспокоил. С ним решительно не знаешь, чего ожидать, нынче он вырядится, как дипломат, а завтра, как оборванец, кругом у него все знакомые, и он привык чувствовать себя на людях, как дома. Беспокойство мое объяснялось не тщеславием и не боязнью людского мнения: я достаточно известен, у меня прочное положение, и я могу себе позволить пообедать в «Хассельбакене» хотя бы и в обществе извозчика, коли заблагорассудится; что же до Маркеля, то его общество я всегда почитаю за честь для себя, и мне наплевать, как он одет. Но мое эстетическое чувство страдает при виде небрежно одетого человека за изысканно сервированным столом в элегантном ресторане. Это может испортить мне половину удовольствия. Иные знаменитости любят подчеркивать свое величие, одеваясь как старьевщики: это неприлично.