Симона Бовуар - Все люди смертны

Она достала из сумки маленькое зеркальце и притворилась, что подкрашивает губы; ей необходимо было видеть себя; Регине нравилось собственное лицо: блестящие светлые волосы, твердый очерк высокого лба и носа, чувственность рта, смелое выражение синих глаз; она была красива яркой, особенной красотой, которая сразу бросалась в глаза. Ах, если бы я могла раздвоиться! — подумала она. Раздвоиться на ту, что говорит, и ту, что слушает, ту, что живет, и ту, что смотрит, как бы я себя любила! Я бы никому не завидовала. Она закрыла сумочку. В эту минуту тысячи женщин самодовольно улыбались собственному отражению.

— Потанцуем? — предложил Роже.

— Нет, не хочется.

Санье и Флоранс поднялись и пошли танцевать; танцевали они неважно, но они не знали об этом и были счастливы, в их глазах сияла вся мощь любви; великое действо разворачивалось между ними так, словно на земле это случилось впервые и словно до них Регина никогда не любила. Все как в первый раз, в смятении и нежности мужчина возжелал женщину, и в первый раз женщина, оказавшись в объятиях мужчины, ощутила себя воплощенным божеством. Расцветала новая весна, единственная, как всякая весна, а Регина была уже мертва. Она стиснула кулаки, вонзив в ладони острые ногти. Отрицать бесполезно; никакой успех, никакой триумф не могли помешать тому, что в этот миг Флоранс царила в сердце Санье. Не выношу ее, терпеть ее не могу!

— Хочешь вернемся? — предложил Роже.

— Нет.

Регине не хотелось уходить; ей хотелось наблюдать за ними. Глядя на них, она думала: «Флоранс лжет Санье; Санье заблуждается насчет Флоранс, их любовь основана на недоразумении». Но стоит оставить их наедине: Санье, не ведающего о двуличности Флоранс, и Флоранс, избегающую думать об этом, — их любовь будет невозможно отличить от подлинной большой любви. Ну почему я такая? — думала Регина. Когда люди рядом со мной живут, когда они влюблены и счастливы, мне кажется, что они убивают меня.

— Вы что-то сегодня грустны, — сказал Санье.

Регина вздрогнула. Они смеялись, танцевали, выпили несколько бутылок вина. Дансинг уже почти опустел; она не заметила, как прошло время.

— После спектакля мне всегда грустно, — сказала она, силясь улыбнуться. — Вам хорошо, вы писатель: книги останутся навсегда, а вот нами восхищаются недолго.

— Разве это важно? — сказал Санье. — Важно, чтобы вам удавалось то, что вы делаете.

— Зачем? Для кого?

Он был чуточку пьян; лицо его оставалось бесстрастным, будто вырезанным из дерева, но на лбу обозначились прожилки. Он тепло произнес:

— Я уверен, вы обе добьетесь исключительного успеха.

— Исключительного успеха добиваются многие! — парировала Регина.

Он рассмеялся:

— Вы слишком требовательны к себе.

— Да, это мой недостаток.

— Это первейшее достоинство.

Он дружелюбно смотрел на нее, и это было хуже, чем полное пренебрежение. Ведь он видел ее на сцене, мог оценить, и все же предпочел Флоранс. Правда, он был другом Роже, правда и то, что Регина никогда не пыталась соблазнить его. Хотя они были знакомы, и он любил Флоранс.

— Спать хочется, — вздохнула Флоранс.

Музыканты уже укладывали инструменты в футляры и расходились. Флоранс удалилась под руку с Санье. Регина взяла Роже за руку; они двинулись по улочке вдоль свежеоштукатуренных домов, украшенных вывесками, напоминавшими о цвете витражей: «Зеленая Мельница», «Синяя Обезьяна», «Черный Кот»; старухи, сидевшие на пороге домов, окликали их. Потом потянулись провинциальные улочки, дома с деревянными ставнями, в которых были прорезаны сердечки. Уже светало, но город спал. Отель спал. Роже, потянувшись, зевнул:

— Вот-вот засну.

Регина подошла к окну, выходившему в сад, и приоткрыла решетчатую створку.

— Этот тип уже встал! — удивленно заметила она. — Почему он просыпается в такую рань?

Внизу в шезлонге расположился мужчина, застывший в неподвижности, будто йог. Она видела его каждое утро. Он не читал, не спал, ни с кем не разговаривал; он просто сидел, уставившись в небо, покоился без движения посреди лужайки с самого рассвета и до поздней ночи.

— Ты не идешь спать? — спросил Роже.

Она затворила вторую створку и закрыла окно. Роже улыбался ей. Сейчас она скользнет под одеяло, подсунет под голову подушку, он обнимет ее, и в мире останутся лишь они двое. А там, в другой постели, Флоранс рядом с Санье… Она направилась к двери:

— Нет. Пойду прогуляюсь.

Миновав площадку, она спустилась по тихой лестнице, где поблескивали медные обогреватели; ей было страшно погрузиться в сон; пока ты спишь, всегда найдутся те, кто не дремлет, и ты больше не властен над ними. Она отворила дверь, ведущую в сад, — зеленую лужайку в саду отеля, по стенам которого вились редкие плети дикого винограда, окружали посыпанные гравием дорожки. Она склонилась над шезлонгом. Лежащий человек даже не моргнул. Казалось, что он ничего не видит и не слышит. Завидую ему. Он и не знает, что земля обширна, а жизнь коротка; не знает, что существуют другие люди. Ему довольно этого квадрата неба над головой. Мне бы хотелось, чтобы любая вещь принадлежала мне как самое дорогое на свете, но мне хочется всего и сразу, а руки мои пусты. Завидую ему. Он явно не ведает, что такое скука.