Мария Эджуорт: Прусская ваза

Въ восемь часовъ вечера Графиня пріѣзжаетъ въ Санъ-Суси, Короля еще не было въ Галлереѣ. Графиня около получаса прохаживалась въ ужасномъ волненіи взадъ и впередъ по комнатъ; наконецъ слышитъ голосъ и узнаетъ походку Короля; отворяется дверь: Фридрихъ входитъ и прямо идетъ къ Графинѣ. Она остановилась; нѣсколько минутъ ждала, чтобы Король началъ говорить; нѣсколько минутъ не сводилъ онъ съ нее проницательнаго своего взора; наконецъ сказалъ: вижу, Графиня, что вамъ ни что неизвѣстно. Взгляните на эту вазу; на это славное произведеніе Софіи Мансфильдъ. Я знаю, что вамъ ее показывали прежде, нежели принесли въ галлерею; скажите, кто дѣлалъ на ней роспись? — «Мои сынъ, Ваше Величество.» — Точно ли сынъ вашъ, Графиня? — «Точно, Государь! Софія знала, что онъ имѣетъ прекрасный почеркъ, и просила, чтобы онъ вмѣсто ея сдѣлалъ надпись на этой вазъ.» — Не правда ли, что она заключаетъ въ себѣ самый лестный для меня панегирикъ? — «Какія бы ни были преступленія моего сына, Государь, но Вы конечно не причтете къ нимъ подлой лести, которая всегда противна была сердцу нещастнаго моего Августа. Вашему Величеству извѣстно, что онъ недавно своею безразсудною неосторожностію едва не навлекъ на себя Вашей немилости; но великодушное прощеніе Вашего Величества несказанно тронуло душу его; въ жару благодарности своей, написалъ онъ эту похвалу, которую несправедливо бы было почитать гнусною лестію, а еще несправедливѣе наказывать за нее такъ строго.» — Вы говорите, Графиня, какъ нѣжная мать, но вы въ заблужденіи! Кто вамъ сказалъ, что сынъ вашъ арестованъ за нѣсколько лестныхъ словъ? Повѣрьте, что я умѣю равно презирать и лесть и ругательство! но, въ поступкѣ вашего сына вижу такую черную неблагодарность, которая противна моему сердцу, и за которую наказать его почитаю необходимымъ долгомъ. Прошу васъ меня выслушать: я хотѣлъ подарить эту вазу Вольтеру; тотъ человѣкъ, которому поручено было ее уложить въ ящикъ, показалъ мнѣ надпись, сдѣланную вашимъ сыномъ: она польстила моему самолюбію, тѣмъ болѣе, что я увѣренъ былъ въ прямодушіи Графа Ланицкаго. Но тотъ же самый человѣкъ первый замѣтилъ, къ общему нашему удивленію, что синяя краска, на которой сдѣлана была надпись, отпала, и что подъ нею скрывалось еще нѣсколько словъ. Прежде написано было: во славу Фридриха Великаго, но когда мы стерли краску, то ясно увидѣли слово тирана. И такъ, милостивая государыня, вмѣсто похвалы, которой по увѣренію вашему удостоилъ меня Графъ Ланицкій, вы можете прочесть на вазѣ лестную надпись; во славу Фридриха Великаго тирана. Я не имѣю нужды вамъ дѣлать на это своихъ замѣчаній; Фридрихъ, великій тиранъ, можетъ быть другомъ матери, наказывая строго неблагодарнаго и дерзкаго ея сына. Простите; завтра ввечеру увидимся.

Графиня не отвѣчала ни слова; сердцѣ увѣряло ее въ невинности Августа, но въ ту же минуту представились ей всѣ прежнія безразсудные поступки молодаго человѣка, которые дѣлали вѣроятнымъ его настоящіее преступленіе и оправдывали строгость Короля. Возвратившись домой, нашла она у себя Альберта, который нетерпѣливо желалъ узнать, по какой причинъ Ланицкій взятъ подъ стражу. Онъ изумился, когда Графиня сказала ему о преступленіи Августа. Не можетъ быть! воскликнулъ онъ твердымъ голосомъ, и не теряя ни минуты, побѣжалъ къ тому человѣку, которому поручено было укладывать вазу. Разспросивъ его обо всемъ, что было необходимо знать, отправлялся онъ на фабрику — словомъ, не забылъ ни одной подробности, нужной для полнаго сведенія объ этомъ дѣлѣ. На другой день ввечеру пріѣзжаетъ онъ къ Графинѣ, совершенно увѣренный въ невинности сына ея. И въ этотъ вечеръ обыкновенное общество Графини собралось у нее въ домѣ; всѣ сидѣли вокругъ печальной матери и разговаривали о приключеніи Ланицкаго. Какое щастіе, воскликнулъ Англичанинъ, быть гражданиномъ такой земли, въ которой никто не можетъ быть лишенъ свободы не узнавши прежде своей вины, гдѣ судятъ тебя въ присутствіи всего народа, гдѣ можно самому избирать своихъ судей, не опасаясь ни притѣсненія, ни пристрастія!.. Англичанинъ продолжалъ говорить съ восторгомъ о законахъ своей отчизны; Фридрихъ былъ уже въ комнатѣ, и никто его не замѣтилъ… «Ахъ! воскликнула Графиня, какъ щастливъ бы былъ мои сынъ, когда бы имѣлъ онъ тѣ выгоды, которыми пользуется невинный, судимый своими ровными!» — А я былъ бы щастливѣе, воскликнулъ Альбертъ, когда бы мнѣ позволили быть Адвокатомъ Августа! — «Позволяю, сказалъ Король, котораго неожиданное присутствіе всѣхъ привело въ изумленіе; но позволяю съ условіемъ, молодой человѣкъ, ты будешь вмѣстѣ съ своимъ другомъ заключенъ на шесть лѣтъ въ Шпандау, естьли не найдешь средства доказать мнѣ, что онъ невиненъ. Позволяю Ланицкому самому избрать судей своихъ; и естьли число двенадцать почитается золотымъ, священнымъ, божественнымъ, то позволяю ему назначить ихъ двенадцать и даже назвать присяжными. Я выберу для себя Адвоката; а вы, Альбертъ, будете Адвокатомъ Августа! Принимаете ли вы мои условія? — „Съ истинною благодарностію, Ваше Величество; но смѣю просишь у Васъ позволенія увидѣться съ Ланицкимъ.“ — Это новое; но соглашаюсь и на то. Вы можете провести два часа наединѣ съ Графомъ, и сію же минуту получите отъ меня повелѣніе къ Губернатору крѣпости. Но знайте, что я не перемѣню своего намѣренія естьли, паче чаянія, переговоривъ съ преступникомъ, потеряете охоту быть его Адвокатомъ. Альбертъ объявилъ, что онъ согласенъ на все. Графиня Ланицкая и другіе, находившіеся въ комнатѣ, превозносили до небесъ правосудіе Фридриха. Альбертъ, увидѣвшись съ молодымъ Графомъ въ Шпандау, нашелъ его спокойнымъ, и еще болѣе увѣрился въ совершенной невинности своего друга. Но Ланицкій трепеталъ за Альберта: великодушный другъ! говорилъ онъ, какъ могъ ты согласиться на хитрыя условія Короля? Я невиненъ, клянусь Богомъ; но можешь ли доказать мою невинность? Ахъ! тайное предчувствіе увѣряетъ меня, что ты приносишь себя на жертву дружбѣ, что будешь дѣлить со мною нещастную мою участь! — Альбертъ не отвѣчалъ ни слова, пожалъ Ланицкому руку, и полетѣлъ въ Берлинъ.