Гюстав Флобер - Первое «Воспитание чувств»

Недоступное внешним усладам, на первый взгляд бесплодное, лишенное живительной тени и лепечущих источников, существование Жюля спокойно, как пустыня, и, как она, безмятежно, однако столь же богато позлащенными миражами на горизонте и неоткрытыми сокровищами; но в пустыне той сохранены отзвуки всех легчайших ветерков и грозных бурь, все вздохи и стоны печали и радости; от мыслей, что нашептывает она, кружится голова и в сердце шевелятся навеянные ею чувства, а в венах струится ее истома. Он пьет из безымянных потоков, что увлекают нашу мысль вне пределов ее самое, или вкушает отдохновение у берегов неисчерпаемых океанов, которые исследует, любуясь прибрежными красотами и добираясь до самого дна. В его памяти оживает сама история; чреда поколений проходит перед его взором, он упивается природой, Искусство озаряет его своими лучами. К его услугам все виды и роды поэзии, все источники гармонии, сливающиеся в одну реку поэзии, направляемую единой великой гармониею! А еще песнь всех голосов, союз всех душ и форма-прародительница всех тел! Он проникается светом истории, породняется с ее субстанцией, придает телесные формы ее духу и спиритуализирует ее материю; он воспринимает то, что другие не чувствуют, желает поведать не поддающееся пересказу, высветляет едва намеченные мысли и запечатлевает мгновенные озарения; он нисходит от сотворенного к породившему его вдохновению, в мыслях восстанавливая пути следования разнообразных ассоциаций, аллюзий и идей, похожие на легкие дымки, что проносятся полону вод или по глади небесной; он сам плавает и летает в тех пространствах, откуда их принесло, чтобы отыскать ту сверкающую борозду в волнах океанских или эфирных, что породила их, или спускается в расселины земной тверди, пытаясь выследить истоки того, что позже дошло до нас. От кедра до подснежников, от змея до женщины, от пастыря, что поит свои стада, до монарха, ведущего войска на неприятеля, от народов, что едва умеют назвать себя по имени, до обществ, придавших себе форму законами, от смеха к слезам, от ненависти к любви — он переходит от одного к другому, преодолевая ступени лестниц и горные тропы, заглядывая в любые лабиринты, выискивая, какой первичной отливке следуют все формы, к каком типу восходят все лица, почему они появились на свет, как живут и от чего гибнут, к каким целям стремит их Рок, возрождаются они или угасают.

От разрушенных дворцов с опустошенными перистилями к нему долетают умолкнувшее эхо празднеств, чей гул отдавался под этими сводами, и отблеск светильников, озарявших древние стены; на заброшенных песках ему видимы следы гигантских волн, что колыхались там когда-то, неся на своей груди затерянных ныне чудовищ вместе с огромными перламутровыми и лазурными раковинами; он грезит о забытых любовных игрищах, коим предавались лежащие ныне в старинных гробах, и о грядущей агонии тех, кто сегодня еще с улыбкой выглядывает из своей колыбели.

Симпатия, слышащая отзвук чужого страдания, милосердие, на чьих весах взвешиваются страсти, скептицизм, что роется в фактах, доходя до дна, — все это не чуждо ему, когда он созерцает жизнь, окидывая ее спокойным взглядом, и, чтобы лучше вникнуть в смысл сущего, призывает в свидетели подноготную каждого исторгнутого звука, замысел всех устремлений человеческих, следы Божества во всем, что осталось неподвластно разумению, и душу всякой мечты. На его зов стекается ни более ни менее как мироздание, а он, сидя в стороне на одиноком фоне, как король, принимающий под свою руку новые племена, отвлекается от скорбей, разглядывая серебряное шитье балдахина над головой, или улыбается шуточкам, вызванным к жизни людским столпотворением, и отблеску вселенской иронии, что витает над морем голов.

Прерывая чреду эмоций, способных смутить дух, он умеет раздуть в себе чувственность, необходимую для творчества; реальное существование снабжает его случайными подробностями, а он сам порождает нетленное; то, что дает ему жизнь, он препоручает Искусству, все стекается к нему и через него воплощается: мировая волна накатывает, чтобы могли отхлынуть волны его переживаний. Бытие творящего следует извивам его же мысли, будто одежда облекает тело, он пользуется соками реальности, словно собственными жизненными силами, строя себя из ее материала: все принадлежит здесь ему одному, а сам он — лишь своему призванию, миссии, року, которому художника обрекает его же гений заодно с постоянными трудами — в пантеистическом синтезе все проходит через него и претворяется в Искусство.