Гюстав Флобер: Первое «Воспитание чувств»

Сделавшись органом, вызванным к жизни подобной необходимостью, чье бытие расположилось под знаками труда и гения, он стал относиться к себе нечванливо и без снисходительности. Он чувствовал, что меж вдохновением и работою творца ему уделено не слишком почетное место! Если впредь он и будет замечать свои таланты, то лишь в сопоставлении с чужими дарованиями, ибо восхищаться стоит не самим творцом, но тем прекрасным, что у него получилось. Жюль еще горячее возлюбил свои замыслы, но о готовых вещах и думать почти забыл, перестав печься об их судьбе, коль скоро они уже созданы, как ранее его не слишком заботило их рождение. Более всего наслаждаясь удовлетворением от работы ума, созерцая задуманные творения и находя, что теперь они ему по росту, он едва вспоминал о славе, а если подчас и сожалел о медлительности ее прихода, то лишь потому, что она, как он полагал, довершает картину величия, что-то к нему прибавляя, а он считал себя обязанным послужить людям, от которых так много получил, проникнуть в их души, сродниться с их мыслями, с их существованием и побудить их чтить то, что почитал он сам, с готовностью загораться от того, что опаляло его дух. А успех, зачем он? Разве песнь жаворонка становится менее прекрасной, если ее никто не слышит? Или запах цветов не так сладостен в безлюдных местах, где он не достигает ничьих ноздрей, изливаясь прямо в воздух и поднимаясь к небесам?

Не заботясь о прославлении своего имени, равнодушный к хуле, клубящейся вокруг него, и к похвалам, если только считал, что мысль передана именно так, как задумана, он выполнил должное, и резец хорошо потрудился над мраморной глыбой, он больше ни к чему не прилагает стараний, все прочее занимает его постольку поскольку. Он сделался серьезным и крупным мастером, которому не изменяет терпение, а его понятия об идеале уже не предполагают никаких поблажек; изучая форму великих предшественников и черпая в себе то, чем надобно ее наполнить, он, как теперь выяснилось, естественным образом добился и новой манеры, и настоящей оригинальности.

Стиль его краток, точен и берет за живое, он разнообразен и потому гибок; что до совершенства и правильности речи, без них его страстность не обрела бы такой притягательности.

Почти совсем оставленный своим приятелем Анри и сам его покинув, наедине с собой, без советчиков, без душевных излияний, без слушателя и наперсника, Жюль, если хочет проверить, гармоничны ли его стихи, читает себе сам, раскачиваясь в их ритме, словно ленивая принцесса в шелковом гамаке. Когда он желает увидеть, каковы его драмы на подмостках, то закрывает глаза рукой, и воображение рисует ему огромный зал, высокий, обширный, заполненный публикой сверху донизу; он облекает действие своей пьесы всем великолепием постановки, поистине сказочными декорациями, с музыкой, чтобы звучали хоры, и причудливыми танцами, ищущими ритма в звучании его фраз; он воображает актеров в статуарных значительных позах, слышит их мощные голоса, произносящие его громоподобные тирады или вздыхающие, повествуя о любви. Потом он приходит в себя, с волнением в сердце, с улыбкой на устах, как после празднества, словно и впрямь побывал на величественном представлении.

Кстати, о представлении, дорогой читатель, не вставай пока с кресла: я еще не довел свое до конца, хотя уже сожалею, что тебе доставит менее удовольствия его досматривать, нежели мне — приводить в движение мои персонажи, а на будущее я бы тебе пожелал, коли окажется нечем себя занять, досуга столь же безмятежного, как те часы, что я провел, пачкая чернилами эти листы.

Ну же, ну, быстрее! Пусть пьеса кончится должным образом и без задержек! Расставим всех персонажей в кружок у задника сцены. Вот они уже там, держатся за руки, готовые произнести последнее слово перед тем, как падет занавес и погаснут светильники.

Прежде всего, как там поживает мадам Рено? Что с ней?

Ее супруг теперь — настоящий хозяин пансиона, то есть простой торговец супом и латынью; старый дом он продал, отрекся и от особой системы обучения, зато приобрел обширное здание, где принимает питомцев за более скромную плату, а потому его заведение, утратив свой, как мы помним, благородный характер, на новом месте преобразилось в более обыкновенное и общедоступное. Там нет уже обеденной залы, вместо нее — столовая с крашенной суриком мебелью и полом, который драют по субботам; нет и сада, но можно поиграть во дворе, квадратном, посыпанном песком, где посажены шесть чахлых тополей, на коре которых школяры выцарапывают свои имена. Гостиной нет тоже, да и к чему ей тут быть? Мадам посиживает у себя в комнате, а занятиями «старших» руководит сам хозяин дома. Эмилия уже не блистает яркими туалетами, никогда не бывает в театре и никого не принимает. На весь день затворившись в своих апартаментах, она и к трапезе далеко не каждый раз выходит, более того, внушила супругу, что ей необходима заслуживающая доверия дама, чтобы следить за бельем и причесывать маленьких, каковое занятие ее самое отнюдь не прельщает. Каждое воскресенье она ходит к мессе.