Уильям Моэм - Лиза из Ламбета

Миссис Кемп вручила емкость дочери. Лиза сделала большой глоток, отдала «лекарствие». Миссис Кемп тоже хлебнула, облизала губы.

— Эх, хорошо! Выпей еще, Лиза.

— Не, не буду — я к крепкому не привыкла.

Ей было так тошно, в голове будто вулкан собирался извергнуться. Если бы все забыть, раз навсегда!

— Знаю, дочка, что не привыкла, да только от этого вреда тебе не будет. Никакого вреда, сплошная польза, благослови тебя Господь. Это первое стрекство, когда худо, когда не знаешь, куда себя девать. А вот хлебнешь виски или джину — мама не привередница у тебя, ей все годится, — и, гляди, куда и хандра пропала!

Лиза хлебнула еще, на сей раз чуть больше. «Стрекство» согрело ее, приятный жар распространялся от горла по всему телу. Лизе заметно полегчало.

— И правда, мама, мне лучше, — сказала она, вытерла глаза и вздохнула. Плакать больше не хотелось.

— А что я всегда говорила? Что, ежели б люди не брезговали, когда надо, глотком-другим, они бы куда здоровее были бы.

Некоторое время мать и дочь сидели в молчании, потом миссис Кемп сказала:

— Знаешь, Лиза, я тут подумала — и прям поразилась, как мне сразу в голову-то не пришло — нам с тобой надобно еще по глоточку выпить. Ты у меня к напиткам не приучена, потому я и принесла только для себя; а вдвоем-то мы мигом лекарствие наше прикончим. Но, раз ты хвораешь, хорошо бы нам до утра запастись — пригодится.

— Да, только куда наливать? Посуды-то лишней нету.

— А вот и есть, — торжествующе отвечала миссис Кемп. — Возьми-ка вон ту бутылочку, что мне в больнице дали. Пилюли на стол высыпь, прям кучкой, не бойся; тару сполосни. Так и быть, сама в паб схожу.

Оставшись одна, Лиза принялась прокручивать все происшедшее. Теперь она уже не чувствовала себя такой несчастной, ведь страшные события как бы отдалились во времени.

«В конце концов, — сказала себе Лиза, — не так уж это и важно».

Вернулась миссис Кемп.

— На-ка, Лиза, выпей еще.

— Давай, я не прочь. Голова кружится. А вообще, — раздумчиво добавила Лиза, сделав изрядный глоток, — оно отлично помогает.

— Ох, твоя правда, дочка; твоя правда. Для тебя это сейчас первое лекарствие. Подумать только, подралась с соседкой! Случалось и мне драться, да только я-то покрепче была, не такая тростиночка, как ты. Эх, жаль, я нынче не видала. Уж я бы не позволила мою дочку побить. Хотя мне и шестьдесят пять, а скоро шестьдесят шесть стукнет, уж я бы твоей обидчице сказала! Я бы сказала: эй ты, тронешь мою девочку — будешь иметь дело со мной, так что подумай лишний раз. Вот!

Миссис Кемп стала размахивать руками, в одной из которых был стакан, стакан навел ее на мысль. Она подлила себе и дочери.

— Эх, Лиза, — продолжала миссис Кемп, — как ты на отца-то своего бедного похожа! Вот гляжу я на тебя, и кажется мне, будто жизнь-то только начинается! Ты со мной груба была, Лиза, помнишь? Бранила меня, что я по субботам люблю стаканчик пропустить. Заметь, я не говорю, что иногда не перебираю — этакие случаи случаются и в самых порядочных семействах. Я говорю только, что стрекство уж больно хорошо, и тебе на пользу.

— Ничего, мамуль! — воскликнула Лиза, вновь наполняя стаканы. — Кто старое помянет, тому глаз вон! Я теперь совсем другая. Мне так плохо было, хоть в воду, честное слово, а теперь и ничего!

— В воду, скажешь тоже! Страсть-то какая! — ужаснулась любящая мать.

— В воду, мама. Я топиться хотела, а больше не хочу. Твоя правда: когда худо, нужно выпить глоток-другой — и все пройдет.

— Потому, Лиза, что мать твоя жизнь прожила. Сколько мне на долю-то выпало, на добрую сотню женщин хватит. Одних только детей было у меня тринадцать человек; можешь представить, каково это? Бывало, родишь и скажешь: чтоб мне провалиться, ежели это не последний; а потом как? Потом, известно, новый приспеет. У тебя, Лиза, тоже будут дети; не меньше, чем у меня. У нас в роду все женщины плодовитые, у всех больше десятка ребятишек; только тетя Мэри — сключение, у ней всего-то трое. С другой стороны, она и замужем не была, так что не считается.

Они выпили за здоровье друг друга. У Лизы все плыло перед глазами; девушка уже плохо соображала, где она и что она.

— Да, — гнула свое миссис Кемп, — я тринадцать человек детей родила и тем горжусь. Как говаривал твой покойный отец, это очень патритично — рожать детей на благо Британской империи. Он и на собраниях выступал. Как заведет, бывало, речь — ну чисто соловей. Заслушаешься. Будь он жив, уже бы членом парламента сделался бы. О чем бишь я? А, вспомнила. Твой отец говорил: «Что это за семья, в которой детей раз-два и обчелся?» Он был человек принципиальный. Радикал. Только, бывало, до слушателей дорвется, сразу начинает: ежели, мол, у человека больше десяти детей, значит, он настоящий патриот, верный подданный Британской империи. Слава, говорит, имперская подданными крепка! И каждый, у кого больше десяти детей, должен гордиться, говорит, потому он таким манером — плодясь и размножаясь, — строит Британскую империю, в которой солнце никогда не заходит, и каждого, говорит, долг и обязанность на жизненном пути, что Провидение ему предназначило, — столько детей Отечеству оставить, сколько Господь сподобит. Чисто соловей, бывало, разливается…