Василий Шульгин - Три столицы

«Перед одним портретом я простоял довольно долго. Это был господин средних лет, с большими усами и еще с большими воротничками. Лицо такое, какое бывает у еще молодых мужчин, когда у них уже чуть начинает сдавать сердце.

Этот господин был мне скорее несимпатичен и во всяком случае очень далек от меня. Между тем это был я собственной персоной». Он видел «Заговор императрицы», пьесу графа «Алешки» Толстого в Суворинском театре и ругался немилосердно, хотя и оценил таланты автора и актеров…

Пребывание в бывшей столице воскресило в памяти Шульгина думские заседания, убитого Николая II, открытие памятника Александру III, родило ядовитейший ответ на плоские вирши Демьяна Бедного. «Храм на крови» на месте гибели Александра II и где-то прочитанная фраза: «Русские имеют обыкновение убивать своих Государей…» — вызвали горечь причастности к пролитию крови. От сотни погибших на его глазах в феврале семнадцатого до «миллионов казненных, десятков миллионов погибших от голода, доведения страны до пределов ужаса и бедствия».

При нэпе он видел пока «возвращение вспять» и склонен был воспринимать с юмором попытку большевиков набросить колпак на ангела, венчающего «Александрийский столп», и невероятное число, «в каждой щели», аляповатых бюстов «доброго дедушки Владимира Ильича».

Когда состоялась третья встреча с Якушевым? Судя по всему, по возвращении из Ленинграда. Вот ее описание 1927 года:

«Третья беседа произошла по моей инициативе. Итак, я принял поручение к генералу Врангелю. Но, приняв таковое, я хотел знать немного больше. Пока я мог сказать генералу Врангелю только, что я видел верхушку «Треста» (Федоров, молчавший человек, Антон Антонович и Оскар Оттович), что я видел еще кой-кого, кроме верхушки, что, по-видимому, у «Треста» есть связи по всей России, но что я совершенно не могу ничего сказать об их реальных силах в смысле антибольшевистского действия. Я понимал, однако, что просить руководителей «Треста» продемонстрировать мне массовые сцены невозможно, ибо конспираторы, которые по какому бы то ни было поводу собираются в большом числе, обречены на провал. Вся техника конспирации может покоиться только на том, что низы не знают верхов. Но я мог просить, чтобы руководители сами раскрыли мне свои силы, какими они их считают. Другое дело, насколько они сами ошибаются и насколько им можно верить, но все же источник осведомления у меня был один, и я должен был хоть им воспользоваться. Я сказал об этом Антону Антоновичу, с которым виделся чаще, и он «испросил мне аудиенцию» у Федорова именно на сей предмет.

Федоров понял законность моего желания доложить генералу Врангелю сущность надежд «Треста».

Я здесь не скажу всего, что мне сказал Федоров по той причине, что это было бы в некоторых отношениях невыгодно. Но сущность его заявления состояла в том, что и в данную минуту «Трест» обладает достаточными силами, чтобы попытаться сбросить советскую власть. Но «Трест» боится «следующего дня» после победы. Вряд ли удастся удержаться, погубив лучшие свои силы в уличном бою в Москве. «Время работает на нас. Рисковать в нашем положении нельзя. Надо бить наверняка. А для этого надо ждать и уметь вовремя воспользоваться благоприятными обстоятельствами».

Затем он коснулся вопроса, чем могла бы помочь эмиграция, причем развивал мысль, что, конечно, она опоздает к решительному моменту, но что ее естественная роль подкрепить новую власть кадрами людей, совершенно определенного образа мыслей и сильно дисциплинированных. В этом смысле он придавал большое значение сохранению воинских кадров эмиграции, но, разумеется, под условием согласования их деятельности с «силами внутренними».

Много лет спустя Шульгин рассказывал, что Якушев был любезен, что на обед подали навагу и рябчики с рябиной, что он поблагодарил Якушева за поиски сына и спросил, что мог бы сделать для «Треста». Якушев ответил:

— О сыне вам дали неправильные сведения. Его в Виннице нет. А сделать вы можете следующее… Мы хотели, чтобы вы, благополучно вернувшись, написали книгу, такую же талантливую, как «Дни» и «Девятьсот двадцатый». Мы все поклонники вашего литературного таланта. Эмиграция должна знать, что, несмотря на большевиков, Россия жива и не собирается помирать…

— Мне не хочется огорчать вас, но я категорически отказываюсь, — сказал Шульгин.

— Почему?

— Я буду в полной безопасности, а вас здесь перехватают.

Шульгин согласился писать книгу после долгих уговоров и при условии, если текст ее перед публикацией прочтут в Москве.