Чарльз Диккенс - Скряга Скрудж

Не было ни одного отзвука, заглохшего в доме, ни одного писка мышей, дравшихся за обоями, ни одной полузамороженной капли, падавшей на задворке из водомета, ни одного шелеста ветра в обезлиственных ветвях тощей тополи, ни одного скрипа дверей опустелого магазина, ни малейшего треска огонька в камельке, — ничего, ничего, что бы ни прозвучало в сердце Скруджа, что ни выдавило бы у него из глаз обильного ручья слез.

Дух тронул его за руку, и указал ему на ребенка, на этого «самого себя» Скруджа, углубленного в чтение.

— Бедный ребенок! — сказал Скрудж, и опять заплакал. — Хотелось бы мне, — прошептал он, засунув руку в карман, оглядываясь, и отирая рукавом глаза, — хотелось бы мне, да поздно…

— Что такое поздно? — спросил дух.

— Ничего, — ответил Скрудж, — ничего. Вспомнил я о мальчике… Вчера у меня Христа славил… Хотелось бы мне ему дать что-нибудь: вот и всё…

Раздумчиво улыбнулся призрак, махнул Скруджу рукой, чтобы замолчал, и проговорил:

— Посмотрим на новый праздник.

Скрудж увидал самого себя уже подростком в той же зале, только побольше темной и побольше закоптелой. Подоконники растрескались; перелопались стекла; с потолка свалилась кучами известка и оголила матицу [4] Балка (бревно), располагающаяся посередине дома и являющаяся основой крепления крыши и всего дома ( примечание редактора ). . Но — как это всё воочию совершилось, Скрудж не понял, точно так же, как и вы, читатели.

Но понял он вот что:

Что всё это — было, что из тогдашних школьников остался он в этой зале один, как и прежде, а все остальные, как и прежде, убрались восвояси, повеселиться на святках.

Читать он уже не читал, но шагал по знакомой зале, взад и вперед, в полном отчаянии.

Скрудж посмотрел на юного духа, тоскливо покачал головой и тоскливо глянул на сенную дверь. Дверь распахнулась настежь и в нее влетела стрелкой маленькая девочка. Обвилась руками кругом шеи Скруджа и стала целовать, лепеча:

— Голубчик, голубчик мой братец, за тобой приехала! — говорила она, хлопая в ладоши маленькими своими ручонками, и покатываясь со смеху. — Домой! домой! домой!

— Домой! моя малютка Фанни? — спросил мальчик.

— Домой! — повторила она, просияв всем лицом, — и навсегда, навсегда!… Папенька теперь такой добрый, что в доме рай. Как-то вечером, на ночь, стал он говорить со мной так нежно, что я уже не побоялась спросить у него: нельзя ли взять тебя на праздник домой? Отвечал: «можно». И повозку со мною прислал. Неужели ты уж большой? — продолжала она, поглядев на Скруджа во все глаза… — Стало быть, ты сюда никогда уж не вернешься?… На святках мы с тобой повеселимся.

— Да, ведь, кажется, и ты уже женщина, малюточка-Фанни? — крикнул юноша.

Опять Фанни захлопала в ладоши, и опять покатилась со смеху. Потом хотела погладить Скруджа по голове, но, по малости своего роста, не достала, — еще раз расхохоталась и приподнялась на цыпочки — поцеловать. Тогда, во имя этого ребячески-откровенного поцелуя, потащила его к двери, и пошел он за ней без малейшего сожаления о школе.

В сенях они услыхали страшный голос:

— Выкинуть чемодан мистера Скруджа!… скорей!…

Вслед за этим голосом появился и сам его обладатель, наставник школьника, — потряс ему руку так, что привел его в неописанный трепет, ради разлуки. Затем и братца и сестрицу пригласил он в отжившую свой век залу, до того низкую, что можно было принять ее за погреб, и до того холодную, что в простенках ее окон мерзли и земные и небесные глобусы. Пригласил и попотчевал молодую чету таким легоньким винцом и таким тяжелым пирожком, словом, такими лакомствами, что когда выслал невзрачного своего служителя — угостить чем-нибудь дожидавшегося почтальона, — почтальон отвечал, что если намеднишним винцом, уж лучше бы не подносил. Тем временем чемодан мистера Скруджа был укреплен на верх повозки; радостно простились дети с воспитателем и весело пронеслись по садовой просеке, вспенивая колесами экипажа и снег, и иней, обсыпавший хмурые листья деревьев.

— Была в ней искра Божьего огонька, — сказал призрак, — и задуть ее можно было одним дуновением, да сердце-то у нее билось горячо…

— Правда ваша, — отвечал Скрудж, — и оборони Бог — мне с вами об этом спорить.

— Ведь она, кажется, была замужем, — спросил дух, — и умерла, оставив по себе двух детей?

— Одного, — отвечал Скрудж.

— Ваша правда, — продолжал дух, — одного — вашего племянника.

Скруджу стало как-то неловко, и отвечал он коротко: