Генри Бестон - Домик на краю земли

Мой пловец отправился своей дорогой, а я из чистого любопытства сорвал верхушку дюнного золотарника и обнаружил на дне кокона из свернутых листьев завязь позднего осеннего цветка.

Итак, август подошел к концу. Последние сутки этого месяца завершились такой светлой и тихой ночью, что на меня нашел стих устроиться на ночлег под звездами на открытом пляже.

Случаются летние ночи, когда темнота и отлив умиротворяют вселенский ветер.

Эта ночь как раз отличалась подобной безмятежностью и совершенно чистым, безоблачным небом.

К югу от моего дома, между крутым крылом дюны и стеной плато, к морю выходит лощина, и я направился в это укромное местечко, неся на плече одеяло, свернутое по-матросски.

При свете звезд лощина выглядела значительно чернее необъятного пустынного пляжа, и ее дно сохраняло тепло щедрого дня.

Я заснул не сразу, часто пробуждаясь, как это бывает со всяким, кто ночует на открытом воздухе. Смутно темневшие стены дюн, окружавших меня, источали приятный запах песка; не было слышно ни звука; травы, располагавшиеся разомкнутым кругом над головой, стояли неподвижно, словно предметы, расставленные внутри человеческого жилища. Проснувшись через несколько часов, я почувствовал, что стало холоднее, и услышал негромкий, нарастающий шум волн. Была еще ночь. Сон пропал; упустив его, я собрал постель и поплелся на пляж. На востоке в посветлевшее небо из объятий темноты, сгустившейся на грани ночи и океана, поднимались две крупные звезды: Бетельгейзе и Беллатрикс — плечи созвездия Орион. Пришла осень, и созвездие-гигант снова встало у порога дня убывающего года, спрятав свой пояс за валом облаков, утопив ноги в глубинах пространства и отдаленных водах океана.

Мой годовой цикл на пляже завершился, наступила пора затворить за собой дверь. Наблюдая крупное солнце, я вспомнил то время, когда видел его таким в последний раз; это было весной, в апреле; оно угасало над вересковыми зарослями в блеске собственных лучей, скрываясь за горизонтом. Я любовался им, как и тогда, когда оно искрилось вдали над унылым декабрьским океаном, отливавшим железом. В эти дни Охотник [21] Охотник — созвездие Орион. снова поднялся над горизонтом, для того чтобы прогнать лето и дать сигнал осени. Я стал свидетелем свершения ритуала солнца, приобщился к стихии. Призраки памяти начали обретать форму. Я снова упивался зрелищем жестокого шторма с дождем и снегом, косо секущим травы при жидком, едва сочащемся лунном свете; видел сине-белый всплеск огромного океанского вала на внешнем баре; лебедей в высоком октябрьском небе; несравненных морских ласточек, неистово кружащих над дюнами на закате дня; мощные скопища — облака перелетных птиц; одинокого орла в синеве. После многих дней, проведенных в изучении этого таинственного стороннего мира, мной, как никогда, овладели чувства благоговения и благодарности.

Я словно позабыл про остальные эмоции. Это случилось внезапно, и в то же мгновение пространство и тишина сомкнулись над жизнью. Время снова ширилось, словно облако, и вскоре звезды поблекли над океаном, таким же темным, как и в ту памятную для меня ночь.

За время, истекшее с того сентябрьского утра, мне часто задавали вопрос: какой образ природы складывается после года, прожитого столь необычно? Я отвечал, что главное впечатление — ощущение непрерывности процесса созидания на земле; в наши дни творческие силы природы по-прежнему велики и активны, и завтрашнее утро будет таким же плодотворным, как любое утро в мире природы. Созидание здесь, с нами. Как бы близко ни стоял человек к пышному зрелищу сотворения, какой бы значимой ни была его роль в этом бесконечном, чудесном промысле, любое, даже длительное, созерцание природы всего лишь момент откровения, отдельная нота, выхваченная из громовой симфонии, звучащей в еще непознанной нами необъятности пространства и времени. Постижение невозможно без поэзии, равно как и без науки. Без восторженного почитания так же немыслимо жить, как и без радости.

«А как же сама природа, — спросите вы, — эта безжалостная, жестокая машина с «клыками, обагренными кровью»?» Что ж, она не настолько похожа на машину, как вам кажется. Что касается «клыков, обагренных кровью», эта фраза или ее вариации говорят мне о том, что прохожий всего-навсего почерпнул знание жизни из книги. Верно то, что в природе много сурового. Однако остерегайтесь оценивать природу мерками модных суждений. Ожидать от природы соответствия нашим критериям так же трудно, как и желать, чтобы она вошла в дом и присела на стул. Хозяйство природы, ее весы, разновески, оценки быстротекущей жизни — необыкновенное чудо, обладающее собственной этикой. Живите природой, и вскоре вы убедитесь в том, что она не является камерой пыток, несмотря на некоторые несвойственные человеку ритмы. Рассказывая это, я не перестаю думать о своих любимцах — птицах Большого пляжа, об их жажде жизни и красоте. Все же, если в вашу душу закрадываются опасения, вспомните, что природа держит в запасе нежданные бесценные милости.