Генри Бестон - Домик на краю земли

Когда все люди сняты, к судну подтягивается хитроумное устройство для перекусывания троса. Затем спасатели складывают снаряжение, выставляют дозорного и возвращаются на станцию.

Они возвращаются — небольшая группа людей в блестящих черных штормовках; рядом бредут спасенные, с трудом переставляя ноги, согнувшись, словно двигаясь по туннелю, вслед за спасательным ботом, погруженным на тележку-вездеход.

Тарахтение трактора, прокладывающего путь, заглушается ревом шторма. Настоящие заборы — груды сломанных, скрученных досок на берегу — окаймляют полосу прибоя; новые обломки находятся на пути к берегу: доски, лючины, узлы матросской одежды, пляшущие на волнах. Лабиринт следов остается запечатленным на пустынной поверхности пляжа; в воздухе носятся клочья морской пены и брызги, сорванные ветром с гребней бурунов; шторм гудит не переставая.

Чуть в стороне от берега лежит беспомощное судно, всеми покинутое, словно игрушка, забытая ребенком-гигантом. Сторож, оставленный на берегу, расхаживает взад и вперед по песку, потирая руки, замерзшие даже в перчатках. Он смотрит, как буруны накрывают судно своими гороподобными тушами, переливаются через него, словно через шлюз, потоками и бурными водопадами и расшибаются в прах. «…Рыболовная шхуна с обледеневшими снастями… кто-то обморозил обе руки… зато всех удалось спасти».

Я бываю на станции Нозет несколько раз в неделю, обычно ближе к вечеру. Сюда доставляют посылки и письма, и я захожу для того, чтобы забирать послания, отправленные из Истема на мое имя.

Станция располагается на материковом основании Кейп-Кода, как раз в том месте, откуда начинаются дюны. Это белое деревянное здание, словно прильнувшее к земле, напоминает обычный дом местной постройки и почти не отличается от него своей планировкой. На первом этаже расположены помещение для хранения снаряжения, кухня-столовая, жилая комната и каюта капитана; на втором — две спальни. Из западной спальни корабельный трап ведет сквозь потолочный люк на наблюдательную вышку.

Мои соседи со станции Нозет живут в своем доме, словно экипаж небольшого судна. Они несут вахты и проводят учения; срок их службы определяется контрактом (первый обязательный срок — три года); им выплачивается денежное содержание по строго установленным дням; они подчиняются своему уставу, носят форменную одежду, пользуются регламентированным отпуском. В семь часов — завтрак, затем утренняя тренировка: сегодня, например, шлюпочное учение, завтра — оказание помощи утопающим, световая или флажная сигнализация; в одиннадцать — обед.

Они дежурят посменно на сторожевой вышке и имеют свободное время в конце дня; ужин — в четыре тридцать; затем приближаются сумерки, ночь — настает время мерить длинные мили берега в обществе океана.

Зимой служащие Береговой охраны носят бушлаты темно-синего цвета и синие фланелевые рубашки; летом они облачаются, как военные моряки, в белую блузу с широким воротом, белую шапочку и все прочее. Официально их должность называется «прибойщики», и в служебном списке они числятся по номерам, согласно опыту работы и продолжительности службы.

Хранители Кейп-Кода — отличные ребята. Они работают на берегу в самые сильные штормы, не жалуясь, не задавая лишних вопросов, в такую погоду, когда существование самой жизни кажется делом невозможным.

За ними с грохотом затворяется дверь, мокрый снег барабанит в оконные стекла; дряхлый полуостров сотрясается от ударов волн до самого основания, но «прибойщики» уже на берегу и пробираются навстречу штормовому ветру, как в бою преодолевая чуть ли не ползком свои трудные мили.

Однако сами они не видят в этом ничего особенного и редко вспоминают трудности. Когда наступает черед, каждый облачается в черную штормовку, достает из шкафчика резиновые сапоги, берет в руки фонарь и выходит в ночь.

Я чувствую себя перед командой станции Нозет в неоплатном долгу. Без дружеского участия этих людей, их гостеприимства и доброжелательности мой эксперимент оказался бы слишком суровым и походил бы на отшельничество.

В те долгие зимние ночи, проведенные в замкнутом пространстве дома при свете керосиновой лампы, под завывание ветра в дюнах, вспышка фонаря «прибойщика», замеченная сквозь снежную пелену, означала для меня воссоединение с человечеством. Встречи на берегу, краткие беседы при свете этого фонаря навсегда запечатлелись в моей душе. Всю долгую зиму при ненастной погоде я постоянно держал на подоконнике зажженную лампу, и полный кофейник сипел на каминной решетке. Иногда я слышал шаги на крохотной палубе «Полубака», иногда никто не приходил, и мой огонек оплывал в полном одиночестве.