Форд Мэдокс Форд - Солдат всегда солдат. Хроника страсти

Дело было так. В вагоне напротив Эдварда сидела хорошенькая девушка лет девятнадцати. И эта миловидная девятнадцатилетняя барышня, темноволосая, румяная, голубоглазая, была чем-то расстроена: она плакала. Эдвард дремал в углу. Случайно открыв глаза, он посмотрел на сидевшую напротив барышню и увидел, как две крупные слезы навернулись на глаза и скатились по щекам. Его первым порывом было как-то успокоить ее. Это его мужская обязанность. У него у самого на душе кошки скребли, и ему казалось совершенно естественным предложить девушке поделиться друг с другом своими несчастьями. Ко всему прочему он был еще и демократом, и мысли о разнице в социальном положении у него не возникало. Завязался разговор. Всхлипывая, девушка призналась, что ее молодой человек гуляет с Анни, горничной из 54-го. Эдвард подсел к ней ближе. Стал ее успокаивать: мол, это только слухи, но даже если и правда и молодой человек гуляет с Анни из 54-го, это еще ничего не значит. И, как он потом уверял меня, он почти по-отечески обнял ее за талию и поцеловал. Однако барышня успела заметить разницу в своем и его общественном положении.

Всю жизнь ее предостерегали: мать, подружки, учительницы в школе; наконец, весь уклад людей ее класса внушал ей: не доверяй господам! А тут господин ее целует! Конечно, она взвизгнула, вырвалась, вскочила и, потянув за шнур звонка, вызвала проводника.

Эдвард в общем с честью вышел из положения, не уронив себя в глазах общественного мнения, но ему лично, в душевном плане, история эта сильно навредила.

Составить полное впечатление о человеке — любом человеке — всегда очень трудно. Не знаю, удалось ли мне это с Эдвардом Эшбернамом. По-моему, совсем не удалось. Трудно ведь даже разобраться в том, что в человеке главное и что второстепенное. Взять бедного Эдварда. Существенно ли для него самого то, что он очень хорошо сложен, прекрасно держится, умерен в еде и ведет правильный образ жизни, — словом, имеет все те достоинства, которые принято считать принадлежностью английской нации? Или другой вопрос: сумел ли я донести до вас, каков он был со всеми этими достоинствами? Разумеется, он был прежде всего англичанином и оставался им до последних дней жизни. Чем не эпитафия? Собственно, такую надпись его вдова и поместит на его надгробье.

А я-то, интересно, сумел создать верное впечатление того, как организовывал он свою жизнь, как планировал время? Ведь на самом деле разнообразные его похождения занимали не такую уж большую часть суток относительно других его дел, и так было чуть не до последнего дня. Мне пришлось очень много места уделить рассказу о его страстях, но львиную долю времени съедала рутина — а как без нее? Каждый день он вставал в семь, принимал холодный душ, в восемь завтракал, с девяти до часу занимался делами в полку; после ланча примерно до пяти часов играл с сослуживцами в поло или крикет, если была подходящая погода. В пять пили чай. Потом до ужина занимался бумагами с управляющим или вопросами армейской службы. Потом обедали. Вечер обычно проводил за картами, играл с Леонорой в бильярд или участвовал в светских раутах. И так почти всегда — всю жизнь. Чуть не до последнего вздоха его сердечные дела совершались урывками, невзначай или во время светских приемов, танцев, обедов. И вот эту картину, мой молчаливый друг, боюсь, я не сумел вызвать в твоем воображении. Надеюсь, впрочем, что избежал другой крайности — представить Эдварда Эшбернама случаем патологическим. Это вовсе не так. Он самый обыкновенный человек, до ужаса сентиментальный. Видимо, сказались и школа, и сильное влияние матери, и невежество в элементарных вопросах, муштра и зубрежка, с которыми он столкнулся в армии, — в общем, весь этот распрекрасный опыт на нем, подростке, отразился очень дурно. Впрочем, мы все через это проходим, на всех нас это отражается не лучшим образом, и тем не менее как-то с этим миримся. В целом же, если посмотреть, внешне жизнь Эдварда — это самая обычная жизнь добросовестного, сентиментального, исполнительного служаки.

Меня всегда интересовал вопрос о первом впечатлении — интересовал абстрактно. Время от времени я спрашивал себя о том, надо ли в отношениях с людьми доверять первому впечатлению. К сожалению, мой опыт общения ограничивался короткими встречами с официантами в ресторанах, горничными в отелях, не считая, разумеется, Эшбернамов — но с ними, полагал я, меня связывали другие отношения. С официантами и горничными я обычно оказывался прав, доверяя первому впечатлению. Если я впервые видел человека и он сразу же представлялся мне цивилизованным, обходительным, внимательным, впоследствии он таким и оказывался. Только однажды у меня случился прокол. На парижской квартире мы держали служанку — очаровательную и кристально честную, как нам казалось. И вот, поди же, украла у Флоренс одно из ее колец с бриллиантами. Потом, правда, оказалось, что на это преступление она пошла ради своего дружка, спасая его от тюрьмы. Так что это, как говорится, случай особый.