Эмиль Золя: Истина

Миньо былъ страстный рыболовъ и, пользуясь наступившими каникулами, вышелъ на рыбную ловлю въ соломенной шляпѣ и старомъ пиджакѣ, съ палкой на плечѣ, направляясь къ узенькой рѣчкѣ Верпиль, пересѣкающей промышленный кварталъ Мальбуа. Онъ былъ сынъ крестьянина и поступилъ въ нормальную школу, какъ поступилъ бы и въ семинарію, чтобы избѣжать тяжелой деревенской работы; бѣлокурый, съ коротко остриженными волосами, съ широкимъ лицомъ, изрытымъ оспою, онъ производилъ впечатлѣніе суроваго человѣка, хотя, въ сущности, онъ былъ скорѣе добръ, искренно желая преуспѣвать на службѣ. Ему было двадцать пять лѣтъ, но онъ не торопился съ женитьбой, ожидая, что будетъ дальше, и полагаясь во всемъ на судьбу. Широко раскрытое окно комнаты Зефирена настолько его поразило, что онъ подошелъ и заглянулъ въ него, хотя само по себѣ открытое окно не представляло ничего необыкновеннаго, потому что мальчикъ любилъ рано вставать.

Ужасъ приковалъ Миньо къ мѣсту, и онъ закричалъ внѣ себя:

— Господи! Несчастный ребенокъ! Господи, Боже мой! Что же это?! Какое ужасное несчастье!

Въ узенькой комнаткѣ, оклеенной свѣтлыми обоями, все было тихо и носило отпечатокъ дѣтской простоты. На столѣ — раскрашенная статуэтка Богородицы, нѣсколько книгъ и рисунковъ изъ священнаго писанія, тщательно разложенныхъ. У стѣны — бѣлая кроватка, даже не смятая: очевидно, ребенокъ не ложился спать. На полу валялся опрокинутый стулъ. На коврикѣ у кровати лежалъ несчастный трупъ Зефирена въ одной рубашкѣ; синяки на шеѣ указывали на то, что его задушили; лицо совершенно потемнѣло; сорочка была загрязнена и разорвана; худощавыя ножонки несчастной жертвы оголились и находились въ такомъ положеніи, что не оставалось сомнѣній относительно гнуснаго насилія, которое было совершено злодѣемъ; виденъ былъ горбикъ мальчика, который особенно выдавался благодаря тому, что лѣвая рука была закинута за голову. Лицо его, несмотря на ужасную смерть, сохранило свою очаровательную прелесть; это было лицо ангела съ кудрявыми бѣлокурыми волосиками; его можно было счесть за личико дѣвочки, — такъ тонки были черты лица; голубые глаза, прелестный ротикъ и щечки съ ямочками были особенно милы, когда онъ улыбался.

Миньо стоялъ растерянный и, не переставая, повторялъ:

— Господи, Боже мой! Какое злодѣйское преступленіе! Боже мой! Помогите!

Учительница, мадемуазель Рузеръ, услыхала его крики и выбѣжала на улицу. Она съ утра бродила по своему садику и любовалась салатомъ, который сильно поправился благодаря послѣднимъ дождямъ. Это была дѣвица лѣтъ тридцати двухъ, рыжая, высокая, не особенно красивая, полная, съ круглымъ лицомъ, покрытымъ веснушками, съ большими сѣрыми глазами и острымъ носомъ, который придавалъ ея лицу хитрое и жадное выраженіе. Несмотря на отсутствіе красоты, про нее ходили слухи, что она оказывала особенную благосклонность директору начальныхъ школъ, красавцу Морезену, который способствовалъ ея служебнымъ успѣхамъ. Она, впрочемъ, была преданная духовная дочь аббата Кандьё, приходскаго священника, а также и Капуциновъ, и добрыхъ Братьевъ; она сама водила своихъ воспитанницъ на уроки закона Божія и на церковныя службы.

Увидѣвъ ужасное зрѣлище, она, въ свою очередь, разразилась громкими криками:

— Господи! Помоги намъ! Вѣдь это гнусное убійство, дьявольское навожденіе, ужасный грѣхъ! Боже милостивый!

Обернувшись, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, она увидѣла отца Филибена и брата Фульгентія, которые какъ разъ выходили изъ Короткой улицы, со стороны площади Капуциновъ, гдѣ ихъ видѣли обѣ старушки и Женевьева. Учительница узнала ихъ и подняла руки къ небу, точно взывая къ небесному милосердію.

— Отецъ! Братъ! Идите скорѣе! Самъ демонъ посѣтилъ этотъ домъ!

Оба духовныхъ лица подошли къ окну и отступили въ ужасѣ. Сдержанный и энергичный отецъ Филибенъ стоялъ молча, зато братъ Фульгентій, болѣе впечатлительный и скорый на выраженіе своихъ ощущеній, изливалъ свой ужасъ въ безпорядочныхъ возгласахъ:

— Ахъ, несчастный ребенокъ! Ахъ, злодѣйское преступленіе! Такой чудный. кроткій мальчикъ, лучшій изъ нашихъ учениковъ, такой набожный, такой прилежный къ молитвѣ!.. Надо что-нибудь сдѣлать, — нельзя же его оставить въ такомъ положеніи.

Мадемуазель Рузеръ не успѣла опомниться, какъ братъ Фульгентій уже поставилъ ногу на подоконникъ и прыгнулъ въ комнату, а за нимъ и отецъ Филибенъ, который замѣтилъ на полу скомканную бумажку въ видѣ шарика и тотчасъ же поднялъ ее. Учительница не посмѣла послѣдовать за ними, не столько отъ страха, сколько ради предосторожности; она даже остановила Миньо, который тоже собирался прыгнуть. То, что позволяли себѣ духовные отцы, не было прилично простымъ преподавателямъ. Между тѣмъ какъ братъ Фульгентій метался около жертвы все съ тѣми же возгласами, отецъ Филибенъ развертывалъ бумажку и внимательно разсматривалъ ее. Онъ стоялъ спиною къ окну, и было замѣтно лишь движеніе его локтей; самой же бумажки не было видно, — слышно было лишь ея шуршаніе. Такъ прошло нѣсколько секундъ. Миньо не утерпѣлъ и тоже вскочилъ въ комнату черезъ окно; онъ взглянулъ на бумажку, которая оказалась кускомъ газетнаго листка, а внутри была другая бумажка, длинная, бѣлая, скомканная и запачканная.