Ванда Василевская - Пламя на болотах

Далекие равнины, необозримый простор торфяных болот простирались в розовом сиянии. Первые лучи солнца, низкие, косые, упали на болота, насыщая туман тонким золотом. Загорелись, расцвели блеском верхушки карликовых берез, и алмазами заиграла роса, преломляя в круглых капельках яркие радуги.

Ядвига распахнула окно и высунулась наружу. Над землей стояла теплая темная, безлунная ночь. Неподвижные деревья четко вырисовывались в небе. Как и дома, благоухали восковые цветочки жасмина. По лугу низко стлался туман, окутывая реку и прибрежные ольхи. Направо темнела спящая деревня, налево — дом, который она покинула вчера утром. Глаза постепенно привыкли к мраку. Теперь она увидела аистиное гнездо на крыше амбара и силуэт аиста, собачью будку, колья ограды. Жасминовый куст весь в белом цвету, мокрый от росы, был у самого окна. Их собственный куст, подаренный когда-то прежнему осаднику.

Она глубоко вдохнула ароматный, чистый воздух. По телу пробежал знобкий холодок, но возвращаться в темную, теплую, полную человеческого дыхания комнату не хотелось.

Серебристая ночь под искрящимся звездами небом. Цветет, благоухает, как всегда в эту пору, жасмин.

Из темного угла доносилось похрапывание мужа. Но Ядвига не думала о нем: «муж», а как и прежде — «Хожиняк». Откуда он тут взялся, этот Хожиняк, в ароматной летней ночи, под звездным небом? Вернее, откуда в этом доме взялась она, Ядвига?

Вдруг неподвижный воздух дрогнул. Далеко на мостике запели девушки. Несколько тактов — и Ядвига узнала мотив. Летняя ночь помутилась.

Резкие, высокие голоса неслись в ночь, прорезая тьму. Над ними, словно крылья жаворонка над черной пашней, взвивался один — чарующий, крылатый голос Олены Иванчук, Петровой сестры.

Слезы брызнули из глаз, полились струей. Будто прорвались все плотины и все преграды. Без стона, без рыдания слезы текли по лицу, по распущенным косам, по ночной сорочке. Их соленый вкус оставался на губах, беззвучно шепчущих знакомые слова:

Девушки пели на мостике ясными, резкими голосами. Песня неслась в ночной тьме, над стелющимися по воде туманами и над кудрявившимися в потемках ольхами, над жасминовым кустом в саду.

Надо бы тихонько вылезть в окно, побежать по седой от росы траве, по жемчужной траве, хлещущей босые ноги, по двору, по лугу, побежать к вытекающей из озера речке, на мостик — стать там вместе с ними, как часто бывало прежде, когда Ядвига была моложе, когда еще не появился в деревне осадник. Стать рядом с Оленой. Увидеть во мраке правильные черты тонкого лица, найти в них хоть тень, хоть воспоминание, хоть отдаленное отражение облика Петра. Увидеть глаза Олены — глаза Петра, серые, под полукружиями черных бровей, Петровы глаза.

«Как я буду друзей вспоминать», — откликалась эхом ночь, пела, играла, звенела песнью ночь. От земли до самого неба поднималась песня стеклянным перезвоном, неудержимо несущимся вихрем.

«Как я буду друзей вспоминать», — беззвучно шептали мокрые от слез губы. Она упала на колени у открытого окна, прильнула лицом к пахнущей свежим деревом раме, заломила бессильные руки. «Как я буду друзей вспоминать… Что ты сделала, куда ты пошла, Ядвига! Ядвига! Ядвига!»

Она думала о себе, как о ком-то другом, о ком-то постороннем, но хорошо знакомом, кого следует пожалеть, ах, как от души пожалеть! Запах жасмина, блеск искрящихся звезд, пение ночи ринулись в открытое окно, в самое сердце, обнажили все, что она стыдливо скрывала от самой себя, сразу разрушив искусно создаваемые прикрасы. Из-под них выглянуло жестокое, бесстыдное, ничем не прикрытое лицо непоправимого несчастья. Куда спастись, куда бежать от самой себя?

У мостика все затихло. Да не все ли равно, — дорога на ту сторону бесповоротно и раз навсегда закрыта. Высокой стеной, непреодолимым рубежом выросло между нею и девушками над рекой ее вчерашнее венчание во Влуках. Все кончено, даже Ольга, даже Ольга от нее отшатнулась.

Ведь это она, Ядвига, спускает теперь по вечерам с цепи страшного пса, помесь овчарки с волком, чтобы он мог свободно бегать вокруг двора, сторожить ее новый дом. Ведь это она, Ядвига, помогает теперь запирать огромным замком дверь коровника. Кончились времена кроткого Убея, кончились времена дверей, закрываемых изнутри на деревянную задвижку, которую мог, если бы захотел, открыть и ребенок. Теперь уж всегда будет так — спущенный с цепи волк и тяжелый засов между ней и деревней.