Макс Фриш: Синяя борода

Утром она стояла у гравийного карьера.

Как и всегда, когда вы гуляете...

— Совершенно верно.

— Возможно, вы хотели прогуляться, вполне воз­можно. Но, вероятно, вы передумали, господин Шаад, и вернулись к машине, чтобы поехать в Рацвиль. Вы этого не помните?

— Я вдруг оказался в Рацвиле.

Согласно полицейскому донесению, вы были со­вершенно трезвы, когда появились у унтер-офицера Шлюмпфа. Через два часа вас отпустили — ровно в семнадцать десять, опять-таки трезвого. И вы не стали заходить в гостиницу «У медведя», чтобы выпить чего-нибудь, или в гостиницу «Под короной» — это по време­ни было бы невозможно: авария произошла в двадцати девяти километрах от Рацвиля, меньше чем через чет­верть часа после того, как вас отпустили из общинного управления Рацвиля; для этого вам пришлось бы ехать со скоростью сто двадцать километров в час.

— Это был бук?

— Почему вы решили наехать на дерево?

— Правду, и ничего кроме правды.

— Это был не бук, а сосна, господин доктор, вне всяких сомнений; по-видимому, вы уже и раньше соби­рались наехать на дерево, один раз вы увидели липу, потом, возможно, бук.

— А это была сосна...

— Да.

— А это были лилии...

— Вы опять говорите о другом, господин Шаад... Что касается вашего признания: понял ли вообще этот унтер-офицер, о чем вы ему говорили? Или вам пришлось рассказать всю историю убийства и про удушение гал­стуком, и только тогда он надел на вас наручники?

— Ему было это неприятно.

— Он знал о Розалинде Ц.?

— Я даже не заметил, как он защелкнул наручники. Мы вместе ходили в школу, унтер-офицер Шлюмпф и я; правда, в разные классы, унтер-офицер Шлюмпф на год моложе меня.

— Когда вы заметили наручники?

— Он только все время повторял: господин доктор. Если это правда, господин доктор, я должен составить протокол, господин доктор, если это правда, господин доктор, вы должны подписать этот протокол.

— И вы это сделали...

— Без наручников.

— Что было дальше?

— Я почувствовал облегчение.

— Вы почувствовали облегчение...

— Правду, и ничего кроме правды.

— Что вы испытали, господин Шаад, когда сидели один в караульном помещении и заметили наручники?

— Мне невозможно было закурить...

— Когда же вы вспомнили, что совершили пре­ступление, господин Шаад, причем изложили все так подробно, как записано в этом протоколе? Вы забыли только о женском гигиеническом пакете во рту жертвы.

— Наручники совсем легкие...

— Когда унтер-офицер через некоторое время вер­нулся и повел вас не к тюремной машине, а в общинное управление, в так называемую комнату бракосочетаний, где с вас сняли наручники, — о чем вы думали там, когда вам пришлось снова ждать?

Мне нечего было курить...

— Вы помните, кто-то вошел в комнату бракосо­четаний, чтобы поговорить с вами с глазу на глаз?

— Да.

— Это был секретарь общины.

— Он понял, что мне нечего курить, и предложил сигареты — а остального он так и не понял.

— Вы помните, что он вам говорил?

— Что мое признание ложно.

— Это вы помните?

— Он даже не стал читать протокола, этот молодой человек, а когда я попросил его все-таки прочесть, он бегло пробежал его глазами и вернул мне, вот и все.

— Ваше признание, господин Шаад, ложно.

— Он так и сказал.

— Преступник — греческий студент, его зовут Ни­кос Грамматикос, в данное время он находится в кантональной тюрьме.

— ...

— Говорите громче, господин Шаад, мы не можем разобрать, что вы говорите, господин, Шаад.

— Вы наехали на дерево.

— И это была сосна!

— Господин Шаад, вы могли разбиться насмерть.

— ...

— Почему вы не открываете глаза?

— ...

— Господин Шаад, операция прошла удачно.

— ...

— Что вы сказали?

— ...

— Мы не понимаем, господин Шаад, что вы хотите сказать.

— ...

— Почему вы сделали это признание?

— ...

— Вас мучают боли.

[1] Прощайте (фр.).