Жорж Роденбах - Призвание

Каждое утро, в один и тот же час, г-жа Кадзан с сыном возвращались от ранней обедни из церкви Notre-Dame по направлению к улице L'Ane-Aveugle, где они жили.

Брюгге, древний серый город, едва пробуждался. Прохожих было мало: только можно было встретить несколько монахинь, встававших рано, или крестьянок с запряженной собаками тележкою, которые продавали из двери в дверь молоко в медных кувшинах, отсвечивавших точно лунный свет среди тумана. Туман расчищался очень медленно; это был северный туман, который постепенно рассеивается, как бы сумерки зари, отличающиеся смертельной бледностью.

Брюгге имел вид призрачного города. Густой туман без всякого светлого перерыва! Даже колокольный звон, казалось, должен был прокладывать себе дорогу, точно прорезать лужайку из ваты, чтобы быть свободным в воздухе, достигнуть остроконечных крыш, на которые каждые четверть часа, точно лист за листом, падала меланхолическая, осенняя мелодия.

Ганс Кадзан и его мать шли вдоль каналов, молчаливые, тихие. Она всегда носила темные одежды; он был одет всегда во все черное; было что-то вышедшее из моды в его устаревшем платье, строгого покроя, что-то слишком скрытое, почти духовное. Он казался еще молодым, лет тридцати, отличался заметным благородством лица; и все удивлялись, что он был так грустен, будучи так красив. У него был матовый оттенок лица, лихорадочно блестящие глаза, белокурые пышные волосы оттенка меда, амбры и мертвых листьев.

Его пожилая мать шла рядом с ним; столь близкие друг к другу, они казались, в действительности, столь далекими! Разве набережные расположены не параллельно? Однако холодная вода каналов разделяет их. Они тоже имели такой вид, точно каждый был занят своей мечтой, не делясь ею. Глубокая, мрачная тайна царила между ними, тоже холодная и непроницаемая, как сама вода. В чем она состояла? Общее любопытство было возбуждено этим. Часто за ними наблюдали по дороге, из-за тюлевых занавесок, в тихих жилищах; и с помощью нескромности этих маленьких зеркал, которые зовут spions и которые прикреплены на внешней стороне окон, многие старались схватить, при удалении матери и сына, какой-нибудь жест, обмен взглядов, знак, оттенок профиля, которые могли бы пролить свет на их тайну.

Загадка этого двойного задумчивого существования казалась еще более необъяснимой жителям Брюгге, потому что жизнь была милостива по отношению к г-же Кадзан и ее сыну.

Они принадлежали к древней фамилии; они владели большим родовым имением, при всем том они вели замкнутую, монастырскую, скромную и ограниченную во всем жизнь. Они тратили свои доходы на добрые дела, пожертвования.

Что же случилось, что они получили такое отвращение к жизни? Сын, в особенности, держал себя не по правилам и не по своему возрасту! Мать, разумеется, когда-то перенесла большое несчастье, осталась вдовой только после нескольких месяцев совместной жизни. Но время создает утешение, силу забыть подобного рода несчастье. Оно замораживает самые горячие слезы в этот мелкий град похоронного бисера, украшающего могилы.

Затем г-жа Кадзан имела утешение, видя такого примерного сына.

Даже теперь он выходил только с нею. У него не было друзей, он никуда не ходил. Женщины смотрели с завистью на эту мать, всегда сопровождаемую. Горе всех матерей состоит в том, что дети отделяются от них. Их колени имеют печальный вид, точно покинутая страна. А эта мать осуществила мечту. Она вся отдавалась сыну. Ее сын тоже весь отдавался ей.

Но в этом-то и была загадка: почему, при такой близости, они казались несчастными? А они, не подозревая того, что привлекали общее внимание и что все не занятые ничем взоры в этом мертвом городе устремлялись на них, продолжали каждое утро возвращаться от обедни вдоль набережных столь тихой походкой, столь далекие от всего, что не касалось их души, что даже впечатлительные лебеди на каналах не пугались, не чувствовали тени от черной черты, налагавшей траур на их белое безмолвие.

Когда Ганс Кадзан родился, древнее жилище на улице L'Ane-Aveugle было охвачено радостью. Старый почерневший фасад точно развеселился светлым смехом тюлевых занавесок на окнах, которые г-жа Кадзан захотела иметь новыми и светлыми ради этого божественного момента рожденья. Красивое приданое, приготовленное для окон одновременно с приданым ребенка! Ах! Каждое раннее утро и длинные вечера, в продолжение которых в доме шили, кроили, вышивали, украшали фестонами эти белые ткани! Радость будущей матери, которая изготовляет, выделывает из самого тонкого полотна, самого прозрачного батиста, и украшает кружевами все то, что должно было окружать члены и сон младенца.