Г. Оттъ примѣтилъ на другой сторонѣ залы большую картину. Богатыя рамы и честь украшать Гостиную комнату заставили насъ думать, что она драгоцѣнна. Бѣжимъ и видимъ съ изумленіемъ — совершенную трактирную вывѣску, гадкую живопись, представляющую Господина Вольтера, какъ святаго, въ лучахъ славы, окруженнаго семействомъ Каласа и попирающаго ногами своихъ непріятелей: Фрерона, Помпиньяна и другихъ, которые раззѣваютъ широкіе рты и страшнымъ образомъ кривляются. Г. Оттъ досадовалъ на дурную живопись, а я на дурную мысль. Какъ можно поставить это въ залѣ? сказала я. А Корреджіо въ лакейской? примолвилъ Г. Оттъ. — Сія картина выдумана и написана Женевскимъ маляромъ, который подарилъ ее Г. Вольтеру; но странно, что хозяинъ, имѣя вкусъ, могъ выставить на показъ такую глупость. — Наконецъ двери отворяются; выходятъ Госпожа Денисъ и Сен-Ж*, и сказываютъ мнѣ, что Г. Вольтеръ скоро будетъ. Госпожа Сен-Ж*, очень любезная, поселилась на все лѣто въ Фернеѣ. Она называетъ Г. Вольтера: мой философъ; а онъ ее: моя бабочка. На шеѣ у нее висѣла золотая медаль, которую я сочла знакомъ Орденскимъ; но вышло, что это награда за искусство стрѣлять, полученная ею отъ фернейскаго Генерала. Такое искусство очень важно для женщины! Она предложила мнѣ итти въ садъ: на что я съ радостію согласилась, чувствуя себя въ такомъ холодномъ расположеніи, что мнѣ страшно было увидѣть хозяина. Госпожа Сен-Ж* привела меня на террассу, откуда видны горы и озеро, но гдѣ, къ нещастью вкуса, сдѣлали крытую алею. Чтобы наслаждаться симъ великолѣпнымъ зрѣлищемъ, надобно смотрѣть сквозь маленькія отверстія, въ которыя не могла пройдти голова моя. Сверхъ того крытая алея такъ низка, что я безпрестанно зацѣплялась за вѣтви своими перьями; а нагибаясь, всякую минуту наступала себѣ на платье; спотыкалась, драла юбки свои, и не могла со вниманіемъ слушать Госпожи Сен-Ж*, которая, будучи мала ростомъ и одѣта легко, по-деревенски, шла свободно и говорила очень пріятно. Я спросила у нее въ шутку, не осердился ли на меня Г. Вольтеръ за то, что въ заглавіи письма моего было поставлено Août, а не Auguste
[1] Такъ Вольтеръ писалъ имя Августа мѣсяца.
? "Нѣтъ, отвѣчала она: однакожь онъ замѣтилъ, что вы пишете не его орѳографіей
[2] Онъ ввелъ новое правописаніе.
." — Наконецъ намъ сказали, что Г. Вольтеръ въ залѣ. Я такъ устала и была въ такомъ замѣшательствѣ, что хотѣла бы летѣть назадъ въ Женевскій трактиръ свой…. Госпожа Сен-Ж*, судя обо мнѣ по своимъ чувствамъ, схватила меня за руку и потащила въ домъ. Заглянувъ въ зеркало, я къ великой горести увидѣла волосы свои измятые, перья изломанныя, и готова была — заплакать; остановилась, оправила уборъ свой, вооружилась твердостію и пошла. Входимъ въ залу — и Г. Вольтеръ стоитъ передо мною!… Госпожа Сен-Ж* велѣла мнѣ поцѣловаться съ нимъ, сказавъ съ любезною шуткою: онъ не разсердится! Я подошла съ важностію и съ видомъ почтенія, которое должно имѣть къ великимъ талантамъ и къ старости. Г. Вольтеръ поцѣловалъ мою руку… Не знаю, отъ чего эта обыкновенная ласка или, просто, учтивость тронула меня; но мнѣ лестно было дать руку Господину Вольтеру, и я сама поцѣловала его отъ добраго сердца, сохранивъ однакожь видъ холодной скромности. Надобно было представить ему Господина Отта, которой съ восторгомъ услышалъ имя свое, сказанное великому философу, и выхвативъ изъ кармана двѣ картинки, написанныя имъ въ Римѣ, поднесъ ихъ нашему хозяину. Къ нещастью, на одной изъ сихъ картинокъ былъ изображенъ Іисусъ младенцемъ: это служило поводомъ для Господина Вольтера изъявить свое невѣріе грубымъ образомъ и ни мало не остроумно. Согласно ли съ правилами гостепріимства и даже благопристойности шутить надъ святынею въ присутствіи молодой женщины, которая не выдавала себя за вольнодумку, и которую онъ въ первый разъ видѣлъ у себя въ домѣ?.. Я съ досадою оборотилась къ Госпожѣ Денисъ, чтобы не слушать дяди ея. Онъ перемѣнилъ матерію, начавъ говоришь объ Италіи и художествахъ, такъ, какъ объ нихъ пишетъ, безъ вкуса и знаній. Я сказала словъ десять, изъявляя, что несогласна съ нимъ. Ни прежде, ни послѣ обѣда не упоминалось о Литтературѣ: Господинъ Вольтеръ конечно думалъ, что такой разговоръ не могъ быть занимателенъ для женщины, которая не показывала желанія блистать умомъ. Однакожь онъ былъ учтивъ въ отношеніи ко мнѣ.
Сѣли за столъ, и Г. Вольтеръ во время обѣда ни мало не старался быть любезнымъ: онъ безпрестанно сердился на людей своихъ и кричалъ такъ громко, что я нѣсколько разъ вздрагивала; зала очень звонка и голосъ его раздавался въ ней какъ сильной громъ. Меня предувѣдомили объ этой странности, столь необыкновенной въ хорошихъ домахъ; она есть ничто иное, какъ дурная привычка, и люди его ни мало не боялись такого ужаснаго крика. Послѣ обѣда, зная, что я люблю музыку, Г. Вольтеръ заставилъ племянницу свою играть на клавесинѣ. Игра ея напоминаетъ вѣкъ Лудовика XIV, и притомъ не съ блестящей стороны. Въ ту минуту, какъ она закрыла ноты, вбѣжала въ комнату прекрасная дѣвочка лѣтъ осьми и бросилась на шею къ Г. Вольтеру, называя его папенькою; онъ; принялъ ласки ея съ любезною нѣжностію, и видя удовольствіе, написанное на моемъ лицѣ, сказалъ мнѣ, что эта дѣвочка есть дочь Корнелевой внуки, выданной имъ за мужъ. Какъ бы трогательна была для меня эта минута, естьли бы я не вспомнила его примѣчаній на великаго Корнеля, столь жестокихъ и несправедливыхъ отъ зависти!… Въ Фернеѣ ежеминутно возбуждаются въ душѣ несогласныя чувства, и противныя воспоминанія безпрестанно охлаждаютъ удивленіе.
Читать дальше