Густаво Беккер - Обещание

Напрасно я искалъ своего спасителя: никто его не видѣлъ и не зналъ. «Когда вы неслись на встрѣчу пикамъ, отвѣчали на мои разспросы — вы были совершенно одни; мы даже немало дивились, когда увидѣли, что вы повернули назадъ, потому что знали, что конь ужь не слушался всадника». Въ этотъ вечеръ я вернулся въ палатку сильно озабоченный и тщетно пытался вырвать изъ своей памяти воспоминаніе объ этомъ странномъ приключеніи. Когда же я подошелъ къ постели, то вдругъ опять увидѣлъ ту же руку, прекрасную, блѣдную руку, которая распахнула мой пологъ и затѣмъ скрылась. Съ тѣхъ поръ всюду и во всякое время вижу я эту таинственную руку, которая предупреждаетъ мои желанія и направляетъ мои дѣйствія. Я видѣлъ во время осады Тріанскаго замка, какъ она схватила на лету и отвела въ сторону стрѣлу, которая готова была поразить меня; я видѣлъ во время пировъ, гдѣ я пробовалъ заглушить свое горе среди шума и ликованія, какъ она наполняла виномъ мой кубокъ; и вѣчно она у меня передъ глазный и слѣдуетъ за мной всюду, куда я ни пойду: въ палаткѣ и въ бою… днемъ и ночью… въ эту самую минуту, теперь, смотри, смотри — вотъ она нѣжно оперлась на мое плечо…

Съ этими славный графъ вскочилъ и началъ ходить, какъ безумный, взадъ и впередъ, подавленный глубокимъ ужасомъ.

Оруженосецъ прослезился. Онъ думалъ, что его господинъ сошелъ съума, и, конечно, не противорѣчилъ ему, а только сказалъ огорченнымъ голосомъ:

— Пойдемте… выйдемъ на минуту изъ палатки; можетъ быть, вечерняя прохлада освѣжитъ вашу голову и успокоитъ эту непонятную скорбь, для которой я не нахожу утѣшенія.

Христіанскій лагерь занималъ все Гуадаирское поле — вплоть до лѣваго берега Гвадалквивира. Противъ лагеря возвышались севильскія стѣны, рисуясь на фонѣ свѣтлаго неба своими крѣпкими зубчатыми башнями. Зубчатыя окраины стѣнъ увѣнчивала роскошная зелень безчисленныхъ садовъ мавританскаго города, и въ темныхъ кущахъ листвы сверкали бѣлоснѣжные бельведеры, минареты мечетей и гигантская сторожевая башня; на ея воздушныхъ перилахъ сверкали на солнцѣ четыре огромныхъ золотыхъ шара, которые казались четырьмя огнями изъ христіанскаго лагеря.

Предпріятіе донъ Фернандо, одно изъ самыхъ героическихъ и смѣлыхъ предпріятій этой эпохи, собрало вокругъ него самыхъ знаменитыхъ войновъ изъ различныхъ королевствъ полуострова, а были и такіе, которые являлись привлеченные молвой, изъ самыхъ чуждыхъ и отдаленныхъ странъ и присоединялись къ святому королю.

Поэтому на равнинѣ можно было видѣть множество походныхъ палатокъ, всевозможныхъ формъ и цвѣтовъ, и надъ палатками развѣвались по вѣтру самые разнообразные флаги и знамена, съ гербами, раздѣленными на части, со звѣздами, грифами, львами, цѣпями, полосами и прочими тому подобными геральдическими фигурами и знаками, свидѣтельствовавшими объ имени и знатности своихъ владѣльцевъ. По улицамъ этого импровизованнаго города сновали во всѣхъ направленіяхъ толпы солдатъ; объясняясь на самыхъ разнообразныхъ нарѣчіяхъ, сохраняя свои національныя одежды и вооруженія, они составляли живописные и странные контрасты между собою.

Здѣсь отдыхали послѣ битвы нѣсколько рыцарей, усѣвшись на скамьяхъ у дверей своихъ палатокъ, и занимались игрою въ кости, между тѣмъ какъ пажи наполняли виномъ ихъ металлическіе кубки; тамъ собралось нѣсколько пѣхотинцевъ, и, пользуясь свободной минутой, они чинили и выправляли свое оружіе, пострадавшее въ послѣдней схваткѣ. Далѣе самые ловкіе стрѣлки уиражнялись въ стрѣльбѣ въ цѣль и усаживали ее стрѣлами среди радостныхъ криковъ толпы, восхищенной ихъ искусствомъ. Бой барабановъ, звукъ трубъ, крики странствующихъ торговцевъ, звонъ оружія, голоса фокусниковъ и пѣвцовъ, развлекавшихъ слушателей разсказами о чудесныхъ подвигахъ, воззванія герольдовъ, объявлявшихъ во всеуслышаніе военные приказы, — все это наполняло воздухъ безчисленными, нестройными звуками и придавало этой картинѣ военнаго быта и жизнь и оживленіе, невыразимое никакими словами.

Графъ Гомарскій очутился со своимъ вѣрнымъ оруженосцемъ среди этой оживленной толпы и шелъ, не поднтмая глазъ, молчаливый и печальный, ничего не видя и не слыша. Онъ двигался машинально, какъ лунатикъ, живущій въ мірѣ сновидѣній, дѣйствующій безсознательно, какъ-бы увлекаемый посторонней силой.

У самой королевской палатки стоялъ какой-то странный человѣкъ, окруженный-толпой солдатъ, пажей и всякаго мелкаго народа, внимавшаго ему съ раскрытымъ ртомъ и спѣшившаго накупить у него разныхъ бездѣлушекъ, которыя онъ высокопарно расхваливалъ громкимъ голосомъ; это былъ не то пилигримъ, не то фокусникъ. То онъ бормоталъ литанію, коверкая латинскій языкъ, то разражался шутками и прибаутками; и въ его непрерывной рѣчи остроты, способныя вызвать краску на лицѣ самаго беззастѣнчиваго молодца, путались съ молитвами, исторіи плутовскихъ любовныхъ похожденій — съ житіями святыхъ. Въ огромныхъ сумахъ, висѣвшихъ у него за плечами, было натолкано и наложено множество разнообразныхъ предметовъ: тутъ были ленты съ гробницы Саитьяго, ярлыки будто-бы съ еврейскими надписями, гласившими то самое, что произнесъ царь Соломонъ, когда заложилъ храмъ, — что удивительно помогало отъ всѣхъ заразительныхъ болѣзней, — чудотворные бальзамы для починки разрубленныхъ пополамъ людей, евангелія, зашитыя въ парчевыя сумочки, талисманы, доставляющіе любовь всѣхъ женщинъ, мощи всѣхъ святыхъ патроновъ всевозможныхъ испанскихъ городовъ, украшенія, цѣпочки, пояса, медали и множество другихъ лѣкарственныхъ, стеклянныхъ и свинцовыхъ бездѣлушекъ.