Густаво Беккер - Белая лань

Въ тысячу-трехсотыхъ годахъ, въ небольшомъ селеніи Аррагонской провинціи, жилъ славный дворянинъ, по имени донъ Діонисъ. Прослуживши королю долгое время въ войнахъ противъ невѣрныхъ, онъ удалился въ свой наслѣдственный замокъ и тамъ спокойно отдыхалъ отъ военныхъ трудовъ, предаваясь веселому развлеченію охоты.

Однажды, когда онъ охотился вмѣстѣ со своеіо дочерью, прозванною Лиліей за свою красоту и необыкновенную бѣлизну, — они такъ запоздали, преслѣдуя звѣря въ горахъ своихъ владѣній, что имъ пришлось расположиться на отдыхъ въ пустынномъ ущельи, по которому стремился горный ручей, надая съ утеса на утесъ съ тихимъ, нѣжнымъ журчаньемъ.

Донъ Діонисъ пробылъ уже около двухъ часовъ въ этомъ прелестномъ уголкѣ, расположившись на мягкой травѣ подъ тѣнью ольховой рощи и дружелюбно обсуждая со своими охотниками всѣ событія дня. Одинъ за другимъ, всѣ присутствовавшіе разсказывали болѣе или менѣе интересныя приключенія, случавшіяся съ каждымъ во время охотничьей жизни. Вдругъ, съ вершины одного изъ самыхъ возвышенныхъ горныхъ склоновъ, послышался отдаленный звонъ, похожій на звонки большого стада. Чередуясь съ лепетомъ вѣтра, колыхавшаго листья деревъ, онъ все приближался. И точно — это было стадо. Вслѣдъ за звонками изъ густыхъ кустарниковъ выскочило штукъ сто бѣлоснѣжныхъ ягнятъ, которые начали спускаться на противоположный берегъ ручья; за ними слѣдовалъ пастухъ въ своей низконадвинутой шапкѣ, защищавшей его отъ перпендикулярныхъ лучей солнца.

— Кстати о необыкновенныхъ приключеніяхъ, — воскликнулъ одинъ изъ охотниковъ, обращаясь къ своему господину:- вотъ вамъ пастухъ Эстебанъ, который съ нѣкотораго времени сталъ еще глупѣе, чѣмъ Господь создалъ его, хотя и то было не мало; онъ можетъ васъ потѣшить разсказомъ о причинахъ своихъ постоянныхъ страховъ.

— Что-жъ такое случилось съ этимъ бѣдньмъ малымъ? — спросилъ донъ Діонисъ съ любопытствомъ.

— Пустяки! — насмѣшливо отвѣчалъ охотникь. — Дѣло въ томъ, что хотя онъ и не въ великую пятницу родился, и перстомъ Божіимъ не отмѣченъ, и съ чортомъ въ сношеніяхъ не состоитъ, какъ видно по его христіанскимъ привычкамъ, но, все-же, Богъ его знаетъ какъ и почему, одаренъ самой чудесной способностью, которою когда-либо обладалъ человѣкъ, кромѣ развѣ Соломона, понимавшаго, какъ говорятъ, даже языкъ птицъ.

— Какаяже это чудесная способность?

— Да вотъ какая: онъ клянется и божится всѣмъ на свѣтѣ, что олени, разгуливающіе у насъ въ горахъ, сговорились не давать ему покоя, — и что всего лучше — что онъ не разъ заставалъ ихъ въ разговорахъ о немъ, слышалъ, какъ они совѣщались о томъ, какъ-бы его провести и одурачить, а когда это имъ удавалось, то слышалъ также, какъ они хохотали надъ нимъ во все горло.

Между тѣмъ Констанція — такъ называлась прекрасная дочь дона Діониса — подошла къ группѣ охотниковъ, и такъ какъ ей, повидимому, очень хотѣлось узнать необыкновенную исторію Эстебана, — одинъ изъ охотниковъ подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ пастухъ поилъ стадо, и привелъ его къ своему господину. Смущеніе и замѣшательство бѣднаго малаго были такъ очевидны, что донъ Діонисъ поспѣшилъ его ободрить и назвалъ на имени съ добродушной улыбкой.

Эстебанъ былъ парень лѣтъ девятнадцати или двадцати, коренастый, съ небольшой головой, ущемленной между плечами, съ маленькими голубыми глазками, съ неопредѣленнымъ и тупымъ взглядомъ, свойственнымъ альбиносамъ. Носъ у него былъ курносый, губы толстыя и ротъ всегда открытый, лобъ низкій, кожа бѣлая, но загорѣлая отъ солнца; волосы падали ему на глаза и торчали вокругъ лица жесткими прядями, похожими на гриву рыжей лошади.

Таковъ приблизительно былъ Эстебанъ въ физическомъ отношеніи, что касается до нравственнаго, то можно смѣло утверждать, не встрѣтивъ противорѣчія ни съ чьей стороны, ни даже съ его собственной, что онъ былъ совершенно глупъ, хотя немножко себѣ на умѣ и не безъ плутовства, какъ и подобаетъ настоящему мужику.

Когда пастухъ оправился отъ своего смущенія, донъ Діонисъ снова заговорилъ съ нимъ, и самымъ серьезнымъ тономъ, притворяясь, что онъ необыкновенно интересуется подробностями приключенія, разсказаннаго ему охотникомъ, обратился къ нему со множествомъ вопросовъ, на которые Эстебанъ отвѣчалъ уклончиво, какъ-бы желая избѣжать объясненій по поводу этого происшествія.

Наконецъ, уступая разспросамъ своего господина и просьбамъ Констанціи, которая, повидимому, желала больше всѣхъ услышать отъ пастуха разсказъ о его чудесныхъ приключеніяхъ, онъ рѣшился говорить, хотя не безъ нѣкотораго безпокойства.