Иоганн Гете - Собрание сочинений в десяти томах. Том седьмой. Годы учения Вильгельма Мейстера

Последние слова, очевидно, метили в графа, ибо Вильгельм слышал, что стихотворение весьма одобрено им. В самом деле, этому вельможе, привыкшему вышучивать барона на свой лад, очень кстати показался повод лишний раз уязвить своего родственника. У всех были свои догадки насчет автора стихов, и граф, не терпевший, чтобы кто-либо превзошел его остротой ума, напал на мысль, за которую тотчас встал горой: стихотворение может быть сочинено не кем иным, как его педантом. Это тонкая бестия, и он, граф, давно уже подметил в нем поэтический дар. Дабы позабавиться всласть, граф однажды утром велел позвать к себе педанта, и тот, по его приказу, в присутствии графини, баронессы и Ярно прочитал стихотворение на собственный лад, за что был награжден похвалами, рукоплесканиями и подарком, а на вопрос графа, нет ли у него написанных ранее стихов, благоразумно воздержался ответить. Так за педантом утвердилась слава поэта и острослова, а во мнении тех, кто был расположен к барону, слава пасквилянта и дурного человека. С той поры граф еще горячее рукоплескал ему, как бы небрежно он ни играл, так что бедняга чуть не рехнулся и уже рассчитывал получить, по примеру Филины, комнату в новом замке.

Если бы это намерение осуществилось, он избежал бы большой беды. Когда он однажды поздно вечером, возвращаясь в старый замок, наугад плелся по темной узкой тропке, на него напало несколько человек; одни схватили и крепко держали его, а другие принялись лихо колотить, да так впотьмах измолотили его, что он едва не остался на месте и лишь с превеликим трудом дотащился до своих собратьев, а те, как ни прикидывались возмущенными, на деле втайне радовались его беде и едва не прыснули со смеху, когда увидели, как старательно его потрепали: новый коричневый кафтан весь был в белых пятнах, словно от потасовки с мельником.

Тотчас же оповещенный граф впал в неописуемый гнев. Он объявил этот поступок величайшим злодеянием, заклеймил его как покушение на общественную безопасность и приказал своему судье произвести строжайшее дознание. Главной уликой был признан засыпанный чем-то белым кафтан. Все, что в замке связывалось с пудрой или с мукой, было привлечено к следствию, но все тщетно.

Барон честью своей торжественно заверял: хотя такая манера шутить отнюдь не пришлась ему по вкусу, а поведение его сиятельства графа было далеко не дружественным, однако он постарался стать выше этого и к беде, постигшей пресловутого поэта или пасквилянта, — зовите его как хотите, — ни в малой мере не причастен.

Другого рода занятия гостей и треволнения домашних вскоре привели в забвение это происшествие, и незадачливый фаворит дорого заплатил за удовольствие короткий срок покрасоваться в павлиньих перьях.

Наша труппа продолжала играть ежевечерне и на обращение, в общем, жаловаться не могла, но чем лучше актерам жилось, тем больше они начали предъявлять претензий.

Вскорости и еда, и питье, и услужение, и квартира стали для них недостаточно хороши, и они наседали на своего заступника, барона, чтобы он получше о них заботился и наконец-то обеспечил им те удобства и удовольствия, которые обещал. Жалобы становились все громче и все бесплоднее старания их друга удовлетворить эти жалобы.

А Вильгельм, если не считать репетиций и спектаклей, почти не показывался на люди. Запершись в одной из самых дальних комнат, куда имели доступ только Миньона и старый арфист, он жил и мечтал в шекспировском мире и более ничего вокруг себя не видел и не воспринимал.

Есть, говорят, чародеи, которые магическими формулами привлекают к себе в горницу несметное множество самых разнообразных духов. Сила заклинаний столь велика, что вскоре заполняется все пространство комнаты, и духи, скопившись у очерченного чародеем малого круга, вращаются вокруг него и над головой мастера, множась в непрерывном движении и превращении. Каждый угол забит ими, занят каждый карниз. Овы раздуваются, гигантские фигуры съеживаются, превращаясь в грибы. На беду, чернокнижник забыл слово, которым мог бы ввести в берега буйный круговорот духов. Так сидел Вильгельм, и в душе его с неизведанной силой оживали тысячи ощущений и устремлений, которых он не подозревал и не предчувствовал. Ничто не могло вырвать его из этого состояния, он только раздражался, если кто-нибудь улучал случай наведаться к нему и рассказать, что происходит за стенами его комнаты.

Так он почти не обратил внимания на известие, что во дворе замка предстоит экзекуция, — будут сечь розгами мальчугана, который заподозрен в попытке проникнуть ночью в дом, а так как на нем был парикмахерский балахон, его сочли соучастником избиения. Правда, мальчик упорно отпирался, а посему его нельзя наказать на законном основании и решено его прогнать, проучив как бродягу за то, что он несколько дней шатался по окрестностям, ночевал на мельницах, а в конце концов приставил лесенку к садовой стене и перелез в сад.