Джеймс Джойс: Дублинцы

В 1904 г. Джойс вместе с Норой Барнакль, своей женою, с которой он, эпатируя официальную мораль, отказался вступить в церковный брак, покидает Ирландию. Он объявляет друзьям, что отправляется в изгнание – лишь там, вдали от пут ирландской жизни он сможет выполнить свое предназначение – сказать правду о своей родине, правду, которая пробудит от духовной спячки его народ.

В 1912 г. Джойс делает неудачную попытку вернуться в Ирландию. Его приезд окончился скандалом, разразившимся в связи с публикацией «Дублинцев». Издатель, набрав рукопись, все же в последний момент испугался смелости критики Джойса и счел для себя за лучшее не просто отказать молодому писателю, но и сжечь гранки. Джойс с проклятиями покинул страну. Проходят годы, судорожно мелькают города: Париж, Триест, Рим, снова Париж, Цюрих. Джойс бедствует, Джойс пишет для газет, работает клерком в банке, преподает английский язык – и пишет, пишет, пишет. Годы, которые он тратил на свои произведения: сборник рассказов «Дублинцы», роман «Портрет художника в юности» [6] «Иностранная литература» 1976, № 10, 11, 12. 10 , «Улисс», «Поминки по Финнегану», – продолжались в годах борьбы с издателями, восклицавшими в сердцах, что они не могут печатать то, чего не понимают, с критиками, которые не могли оценить книги Джойса с точки зрения принятых литературных норм. Изгнание тянулось более четверти века. Оно оборвалось вдали от Дублина, в небольшой больнице Цюриха…

Не раз друзья Джойса, видные деятели ирландской культуры, звали Джойса вернуться на родину. Но даже когда У. Б. Йейтс прислал официальное приглашение стать членом Ирландской академии литературы, Джойс ответил отказом. И все же вдали от родины сердцем и умом он был с ней. Лучшим подарком были дублинские афиши, трамвайные билетики, вырезки из ирландских газет. В изгнании этот суровый, непримиримый критик ирландской жизни писал только об Ирландии. Вместе со своими героями за письменным столом в Триесте и Цюрихе, за столиком кафе в Париже он совершал длительные прогулки по улицам Дублина. Если Дублин, говорил он, когда-нибудь разрушат, «его можно будет восстановить по моим книгам».

«Дублинцы» (1905–1914) – первое зрелое произведение Джойса. Поэтический сборник «Камерная музыка», в котором Джойс в словесной форме постарался воскресить забытые мелодии елизаветинской эпохи и заодно воплотить заветы европейского символизма, короткие прозаические зарисовки-«епифа-нии» и ибсеновская по теме и тональности пьеса «Блестящая карьера», как и аморфный автобиографический роман «Стивен-герой», – только пробы пера молодого литератора, нащупывающего свой путь в искусстве.

Значение «Дублинцев» выходит за рамки лишь творчества Джойса. Это первое реалистическое произведение ирландской литературы XX века. И, наконец, «Дублинцы» – новый этап в развитии европейской новеллистики, не менее важный, чем чеховская проза.

Русский читатель «Дублинцев» непременно задаст себе вопрос: а нет ли прямого влияния Чехова на прозу ирландского автора? Сам Джойс, когда его спрашивали об этом, отвечал отрицательно: нет, он не был знаком с творчеством Чехова в пору работы над «Дублинцами». Но кажется, что чеховские персонажи: все эти жалкие, влачащие свои дни в пропыленных конторах клерки, люди «в футлярах», пошлые нувориши, интеллигенты, не знающие, куда приложить свои силы, женщины, задыхающиеся без любви, – «перекочевали» на страницы «Дублинцев». «Облачко» – это же «Толстый и тонкий». Было два приятеля. Один преуспел, а другой так и остался ничем и вот теперь на того, преуспевшего, взирает с подобострастием. А по сути оба пошлы и ничтожны. В «Личинах» просматривается «Смерть чиновника» – та же пошлость пошлого человека; в «Несчастном случае» – «Дама с собачкой» и «Человек в футляре». Или же вдруг мелькнет, как в концовке лучшего рассказа сборника – «Мертвые», образ снега из эпилога «Трех сестер».

Близость творческих установок ощутима и в поэтике. Оба писателя видели зловещие признаки духовного нездоровья своих современников в мелочах быта, поведении, походке, интонации – там, где другая рука, привыкшая к более размашистым мазкам, не нашла бы ничего заслуживающего внимания. Описывая в своих рассказах эту область житейских неурядиц, утверждая бесфабульность как художественную норму, Джойс и Чехов обосновывали новый тип эстетики. В мире, где всем завладела пошлость, нет и не может быть ничего нового. Рассказывать не о чем, можно лишь бесстрастно фиксировать в слове тягостное течение жизни. Боясь оказаться навязчивым, автор как бы предоставляет возможность читателю самому читать текст. Но текст так продуман и до такой степени драматизован, что и в самом деле есть только одна возможность, в одном-единственном месте текста написать: «Идет дождь».