Жан де Лафонтен - Любовь Психеи и Купидона

Так рассуждала Психея, которой все никак не удавалось прийти к определенному выводу насчет этих двух посетителей; были даже минуты, когда ей начинало казаться, что это кто-нибудь из ее былых поклонников. Придя к такой мысли, она прибавляла про себя, но еще тише: «Пусть это тебя не тревожит, прелестный супруг мой. Впусти их сюда. Будь они хоть царскими сыновьями, а пожертвую ими ради тебя без малейшего сожаления и со всей жестокостью, на какую только способна женщина, а тебе будет радостно это видеть».

Эти размышления были прерваны появлением Зефира, примчавшегося во весь опор и сильно взволнованного. Он приблизился к Психее с обычной своей почтительностью и доложил, что сестры ее находятся у подножья горы, что они несколько раз прошли через рощицу, но не могли двинуться дальше, так как драконы привели их в великий ужас. У каждого, кто слышал, как они звали на помощь, сердце рвалось от жалости: они кричали так, что совсем охрипли, а Эхо было занято лишь повторением имени Психеи. Бедный Зефир воображал, что, докладывая об этом, он делает доброе дело. Его повелитель, запретивший нимфам передавать зловещую новость, позабыл предупредить его об этом.

Психея любезно поблагодарила Зефира и добавила, что его услуги, быть может, скоро еще пригодятся. Не успел Зефир удалиться, как Психея, махнув рукой на угрозы своего супруга, принялась думать лишь об одном: как бы добиться от мужа, чтобы ее сестры, подобно ей, были перенесены на вершину утеса. Она приготовила целую речь по этому поводу и произнесла ее неторопливо, чередуя с ласками, и — можете не сомневаться — не упустила ничего, что могло ускорить ее гибель. Я очень сожалею о том, что не в силах точно припомнить эту речь: вы обнаружили бы в ней красноречие, не ораторское, конечно, но и не такое, какое свойственно человеку, привыкшему всю жизнь только слушать других.

Прежде всего, наша красавица была убеждена, что человек не может быть вполне счастлив, если его счастье неизвестно другим. К чему ей столько роскошных одеяний? Ее муж отлично знает, как легко ей обойтись без них. Если он все-таки счел уместным их ей подарить, то скорее для показа, чем для действительной надобности. К чему все диковины этого дворца, если ими нельзя похвастаться? Ведь для нее самой это уже больше не диковины — красочные цветники, лужайки, самоцветные камни начали ей приедаться, и прелесть их была заметна только для свежего глаза. Не следует осуждать Психею за такое тщеславие, пример которого подавало ей все самое великое, что есть в мире. Цари часто любят выставлять напоказ свои богатства и представать людям во всем своем блеске и славе. Сам Юпитер так делает. А ей, Психее, этого не позволяют, хотя она больше всех в этом нуждается: после слов оракула люди наверняка составили самое превратное мнение о степени ее благополучия. Они, несомненно, полагают, что она живет в какой-то берлоге вместе с медведицами, питаясь добычей, которую приносит ей муж, если, конечно, он ее еще не — сожрал! Не в интересах ли его собственной чести постараться опровергнуть эти выдумки? Пусть он поймет, что она беспокоится обо всем этом скорее ради него, чем ради себя, хотя и то сказать, не обидно ли ей сейчас вызывать к себе сострадание, ей, кто когда-то был предметом зависти? К тому же ей ничего не известно о родителях. Уж не умерли ли они с горя по ней? А может быть, уже умерли? Если сестры любят ее, зачем их огорчать? А если они питают к ней иные чувства, то нет лучше способа наказать их, чем сделать их свидетельницами ее славы. Таков был смысл речи Психеи.

Ее муж возразил ей:

— Я никогда не слышал более мудрых рассуждений, но все же хочу с тобой поспорить. Ты впадаешь в три ошибки, которые свойственны прекрасному полу: любопытство, суетность и умничанье. Не стану возражать на твои доводы — они слишком тонки. Но раз ты стремишься к своей гибели и Судьба тоже этого хочет, я сейчас распоряжусь и велю Зефиру перенести к тебе твоих сестер. Ах, если бы Судьба пожелала, чтобы они свалились по дороге!

— Нет, нет! — воскликнула Психея, немного уязвленная. — Если тебе так уж неприятен их приход, пожалуйста, не утруждай себя: я слишком тебя люблю, чтобы принуждать к такой учтивости.

— Ты слишком меня любишь? — вскричал супруг. — Но как ты хочешь, чтобы я этому поверил? Знай, истинно любящие заботятся только о своей любви. Пусть свет думает, предполагает, воображает все, что ему угодно; жалеют ли их, завидуют ли им — для любящих это не имеет никакого значения.