Чжоу Ли-бо - Ураган

После смерти отца мать попала в руки Хань Лао-лю. Помещик, прожив с ней около года, выгодно продал ее в публичный дом. После этого мальчик уже четыре года как пасет свиней Ханя-шестого. Живет он в сарае на большом дворе и не смеет никуда отлучаться. Денег ему не платят, обращаются с ним жестоко, а Ли Цин-шань бьет его за самую ничтожную провинность.

У Цзя-фу, изнуренный непосильным трудом, был настолько худ и хрупок, что в свои пятнадцать лет выглядел десятилетним. Из года в год, возвращаясь вечером домой, пастушок получал только холодные остатки ужина и вечно был голоден.

Половина сарая, в котором спал мальчик, была отведена под склад, где хранился корм для лошадей, а за тонкой перегородкой помещался свинарник. Зимой для мальчика начинались новые мучения. У него не было даже одеяла, и он всю ночь дрожал от холода.

Наконец в прошлом году пастушок решил уйти от Хань Лао-лю, но помещик заявил ему:

— Тебе еще рано! Ты не отработал тех денег, которые я затратил на гроб твоего отца. Сыновья обязаны платить долги родителей: это закон неба. Проработаешь еще лет пять, тогда можно будет считать, что ты расплатился. Раньше же и думать не смей.

Когда пастушок рассказывал обо всем этом на собеседовании, многие женщины плакали.

— Брат Го, спаси меня от Хань Лао-лю! — восклицал мальчик, хватая Го Цюань-хая за руки.

— Ты не бойся, не бойся! Мы этого дела так не оставим, — утешал его Го Цюань-хай, нежно гладя по голове.

С этих пор пастушок каждый вечер убегал на собеседования. Он-то и сообщил, что Хань Лао-лю принимал у себя Братишку Яна. От него крестьянский союз узнал и о намерении помещика вывезти оставшиеся вещи.

Как-то после полуночи, когда измученный страхом и бессонницей помещик бродил по своему большому двору, издали донесся собачий лай. Хань Лао-лю прислушался. Его обостренный слух уловил шум торопливых шагов. Во дворе тоже залаяли собаки. Хань-шестой свернул под крышу западного флигеля, не спуская глаз с ворот. Калитка приоткрылась, и в бледном свете звезд Хань Лао-лю различил щупленькую фигурку У Цзя-фу.

Помещик выскочил и схватил его за руку:

— Ли Цин-шань! Ли Цин-шань! Воры! — закричал он не своим голосом.

Из восточного флигеля выбежал управляющий с палкой в руках. Они втащили мальчика в комнату.

— Где шляешься по ночам? — грозно спросил Хань Лао-лю.

— А тебе какое дело!.. — неожиданно сорвалось у мальчика. Он сам не знал, откуда взялась у него такая смелость.

— О! Да ты, я вижу, заважничал! — рассвирепел Ли Цин-шань. Он замахнулся палкой и скверно выругался. — Если твоему господину нет дела, так этой палке дело до тебя найдется!

Пастушок вовремя пригнул голову, и удар пришелся ему по спине.

— Подожди бить, — сдерживая бешенство, прохрипел помещик. — Пусть прежде расскажет, куда он бегает и о чем у них там говорят. Расскажешь все начистоту, я тебе ничего не сделаю.

Пастушок гордо поднял голову:

— Не скажу.

Хань Лао-лю побагровел:

— Будешь запираться — убью!

— Не скажу… убей, не скажу.

Сухая жилистая рука помещика опустилась ему на голову:

— Ах вот как! Меня прикончить замышляете?! Я тебе покажу переворот! Ли Цин-шань, сними с него рубаху! А я сейчас плетку принесу.

Ли Цин-шань повалил мальчика лицом вниз и коленом прижал к полу.

— Спасите! Убивают! Спасите! — изо всех сил закричал пастушок.

Ли Цин-шань схватил со столика тряпку, которой вытирали пыль, и крепко заткнул мальчику рот.

Был предрассветный час. Стояла чуткая настороженная тишина. Крик был услышан двумя дозорными. Один из них засвистел и бросился к дому помещика.

— Во дворе Ханя убивают! — кричал он.

«Уж раз туфли все равно вымочены, пойду вброд!» — решил Хань Лао-лю, входя в комнату с плетью в руках. — Я им всем покажу! — Он занес плеть. — Все равно теперь. Вот тебе, получай! Вот вам всем! Всем!

Плеть глубоко впилась в тонкую кожу, оставляя на спине набухающие кровью полосы. Ли Цин-шань бил мальчика палкой по ногам и голове.

Кровь брызнула на белые шелковые штаны помещика. У Цзя-фу потерял сознание.

Хань Лао-лю заскрежетал зубами:

— Ли Цин-шань! Рой яму в конюшне. Переворот! Я уже перевернул его носом в землю! Теперь не встанет!

Ли Цин-шань выбежал. В ворота стучали. Собаки надрывались. Криков за стеной становилось все больше, а издали нарастал гул, поглощавший все другие звуки.

Ли Цин-шань метнулся обратно в дом:

— Господин! Беги!

Управляющий кинулся на задний двор, вернулся, принес лестницу и приставил к стене. Поднявшись на стену, он прыгнул в канаву, пробежал огород и помчался к дому Ханя Длинная Шея.