Ричард Олдингтон - Повержена в прах

Прошло три года, и теперь, когда мне, как и всем, известен плачевный конец этой истории, я не могу не удивляться, почему все это так волновало меня и чего я тогда ожидал? Разумеется, дело должно было кончиться именно так – постыдно и печально. Констанс (когда она не была слишком пьяна) чем-то напоминала неукротимую герцогиню де Лонгвилль, [14]– мне всегда казалось, что она вот-вот взовьется в небо блестящим фейерверком.

На улице, нагоняя тоску, по-прежнему моросит дождь. Время от времени оттуда долетают печальные стоны ветра, напоминающие вой бездомного пса или горестные стенания проданной в рабство негритянки. Непрестанный дождь смыл все трагические краски с осенних листьев, оставив им лишь жалкие грязно-коричневые тона. Всего два дня назад опушка леса была похожа на нагромождение причудливо раскрашенных скал. Теперь же передо мной только серые лохмотья, свисающие с гигантских скелетов: как жаль, что нельзя убрать и сжечь этот хлам! Быть может, на меня повлияли воспоминания о Констанс, но я еще не видел такого быстрого перехода от вызывающего великолепия к жалкому упадку. Я никогда не думал, что природа может быть такой жалкой. В опустевшем саду бродит лишь неизвестно как попавшая сюда с фермы облезлая и грязная курица – самое жалкое из всех созданий на свете. У меня нет ни сил, ни желания прогнать ее. Пусть прячется от дождя под сломанными хризантемами, а я вернусь к своим воспоминаниям…

В восемнадцать лет Констанс считалась одной из самых блистательных наследниц в той Англии, которая в своих торговых делах еще не перерезала сама себе глотку, подобно поросенку из стихотворения Кольриджа. Живы были даже некоторые прекрасные традиции, которые вопреки судьбе не погибли окончательно в волнах низменного страха, ненависти и обмана. В то время еще можно было как-то оправдать высокомерие английских высших классов. Правда, Констанс не была настоящей аристократкой – семья ее занималась торговлей. Однако пэрство, хотя и пожалованное только в девятнадцатом веке, уже успело облагородить три поколения. К тому же у семьи было много денег, которые всегда возбуждают уважение. Бойкие репортеры называли Лэчдэйлов «чертовски достойными людьми», а отделы светской хроники приобретали и печатали их фотографии. Вероятно, всесильные демоны, которые ведают роскошью и тщеславием суетного Лондона, разделяли этот счастливый предрассудок. Когда мать Констанс умерла, лорд Лэчдэйл женился на красавице, одержимой невероятным честолюбием. И если ей не под силу оказалось опрокинуть вековые семейные устои, зато она могла устраивать встречи между каким-нибудь писателем-революционером, премьер-министром и архиепископом, словно развлекающаяся королева. Так и росла Констанс среди светского великолепия, рядом с великими мира сего, чье духовное ничтожество, впрочем, не укрылось от ее проницательного ума.

Констанс обожала своего отца. Все Лэчдэйлы отличались некоторой вульгарностью, которая сходила за оригинальность на бледном фоне общепринятых хороших манер. Эта вульгарность лишь оттеняла их привлекательную внешность, природное здоровье и благоприобретенное высокомерие, их благородные чудачества и блестящие успехи. Она причиняла страдания мачехе, но очаровывала Констанс – то был зов крови. Ей нравилось пренебрежение отца к чувствам других людей, его почти наивная уверенность, что все должны уступать ему дорогу; но больше всего ей нравилось то, что ради нее он всегда готов был сделать исключение из своих правил. В девятнадцатом веке его прадед всю свою энергию и настойчивость тратил на управление огромным делом. А сам он, унаследовав эти качества, употреблял их на то, чтобы всегда поставить на своем. Эта его черта наряду с деньгами оказалась самым значительным из того, что досталось от него Констанс в наследство. Если бы не врожденная наивность, ее удивление по поводу того, что люди могут жертвовать своими интересами ради других, могло бы показаться забавным – до того оно было неподдельно. Эгоизм ее вызывал отвращение, так как у нее недоставало ни ловкости, ни величия, чтобы его скрыть. Про Констанс никто бы не подумал, что она вторая королева Елизавета, – увы, она скорее походила на какого-нибудь мошенника с Бауэри. [15]В ее отношении к жизни было что-то разбойничье.

Леди Лэчдэйл трудно в чем-либо упрекнуть. Этой женщине настолько претила роль – злой мачехи, что она относилась к Констанс даже слишком хорошо. Подобная жертва не оказалась для нее слишком обременительной, поскольку своих детей у нее не было и она целиком посвятила себя сложной задаче поддержания семейного престижа в обществе, предаваясь в то же время внебрачной страсти. Во всяком случае, она делала для Констанс все возможное. Она позаботилась о том, чтобы падчерица поступила в лучшую школу, встречалась с лучшими людьми, а когда девушка подросла, посвятила ее во все тайны искусства хорошо одеваться. Воспитанием Констанс занимался отец, который разрешал дочери делать все что угодно, пока это затрагивало других людей. Если же она переходила границы дозволенного по отношению к нему самому, он в бешенстве орал на нее и драл за уши – Констанс успешно переняла у него и эту милую черту. К сожалению среди «лучших людей», с которыми знакомила ее мачеха, было немало молодых интеллигентов. Желая отблагодарить гостеприимных хозяев, они наперебой превозносили «интеллект» Констанс, и она без особого труда им поверила. Более того, бескорыстно желая, чтобы эта блестящая наследница стала щедрой покровительницей искусств, они потихоньку поощряли и даже провоцировали в ней непокорство.