Рюрик Ивнев - Юность

— Ну, да не весну постоянную, а вот такую, когда зима… и снег, и еще холодно, но уже не зима. Теплеет.

Пауза.

— Не забудьте же. По пятницам. Вы теперь не новый. Того не будет.

— Какой вы смешной, Кирюша, этого я не боюсь.

— Ну, прощайте.

— Ах, да, Кирюша.

Кирюша возвращается покорный, какой-то особенно бледный.

— Заходите ко мне, так, просто, вот мой адрес.

«Дорогая Ольга Константиновна! Так давно нет от вас известий. Милая. Что это значит? Вы мною недовольны? А я брежу Вами. Это все очень смешно, эти объяснения в любви, но поверьте, что это более чем серьезно. Неужели вы сердиты? Я просто теряюсь в догадках. Напишите. Я обещаю быть „умником“. Еще одно свидание. Вы понимаете? Я прошу Вас, молю. Я глупею от любви, но что мне делать? На днях в одном доме встретил студента, он немного напомнил Вас, и я даже думал, что это Ваш брат. Он, кажется, был очень удивлен, когда я спросил его, приходится ли ему родственницей Ольга Константиновна Бутковцева. Бедняга ничего не понимал, мялся (он вообще был робким) и плел какую-то чепуху. Милая, не сердитесь, если я был немного груб в прошлый раз, я обещаю теперь быть благоразумнее, хотя я положительно не понимаю Вашей строгости в известном отношении. Не буду, не буду, я ясно вижу ваше сердитое, ваше милое, милое лицо. Откликнитесь же!

Ваш Вл. Ольховин».

Боря перечитывает письмо, откладывает в сторону, смотрит в окно, на белую набережную. В душе какая-то обида, неясная боль. Почему все это так? Почему так глупо все устроено? Эти хитрости, обманы, осторожность. Владимир Александрович очень нравится, но приходится забыть, просто отказаться от него. Ведь теперь после встречи у фон Корн нельзя назначать свидание. Все обнаружится сразу. Или назначать? Рискнуть?

У Бори мигрень. Неприятное ощущение во рту. Какая-то слабость. Если бы можно было рассказать Вере, поговорить с ней, но нет, об этом с ней нельзя. Кто-то стучится в дверь.

— Войдите.

Вбегает Вера.

— У меня Ксения Эразмовна. Боби, выходи. Нечего перед зеркалом вертеться, и так хорошо.

В Вериной комнате, убранной по ее вкусу, очень уютной, но без лишних вещей, как-то особенно приятно. Ксения Эразмовна в кресле, у письменного стола.

— Здравствуйте, философ.

— Почему она меня называет философом? Это, вероятно, после того ужасного вечера, когда я так позорно провалил роль кавалера длинношеей девицы.

— Да, я больше дома. Теперь занимаюсь усиленно, весной экзамены.

— Ах, да, вы знаете, что сердце вы покорили.

— Я?

— Эдуарда Францевича. Он в восторге от вас, так расхваливал. Что же вы молчите? Отчего вы ваших достоинств нам не откроете.

— У меня нет достоинств. Я только пикировался с Верочкой, ему должно быть понравилась эта пикировка.

— Ах, глупыш, ты поверил. Ксения Эразмовна шутит.

— Нет, я не шучу.

Вера вздрагивает.

— А мне ничего Эдуард Францевич про Борю не говорил.

— Вы встречались с Эдуардом Францевичем?

— Да, в театре.

— Ваша сестра скоро вернется?

— Да, я даже не заметил, как она ушла. Она должна быть, во всяком случае, скоро.

— Как здесь мило.

— Да, Верочка умеет как-то устраиваться. А вот моя. У меня хуже, т. е. безалабернее, но я люблю вот это окно. Когда решаешь какой-нибудь вопрос или что-нибудь неприятное, здесь так легко, смотреть на набережную (а весной должно быть еще лучше), как-то успокаиваешься.

— Ах, у вас есть вопросы «неприятные»?

— Почему же у меня не может быть? Это было бы счастливое исключение.

— Но вы так молоды.

— Ах, в молодости все бывает сильнее.

Эдуард Францевич смеется:

— Ах, это хорошо, в молодости все бывает сильнее.

— Но ведь и вы…

— Да, но… Кстати, вы были первый раз у фон Корн?

— В первый.

— Кто же вам больше всех понравился?

— Мне? (Боре хочется сказать откровенно, прямо, но он не решается.) — Не помню. Я ведь не…

— Не?

— Не помню.

— Ах, какой вы скрытный. Впрочем, это скорее плюс.

Пауза.

— Мне говорила Ксения Эразмовна, что вы меня расхваливали.

— Да, я говорил что-то в этом роде о вас и о Вере Арнольдовне.

— Когда же пройдет снег. Я хочу, чтобы за окном была вода. Вода бывает синяя, совсем синяя. Как ваш околыш.

— И ваш. У вас тоже синий, только светлее.

— Ах, приятный сюрприз, я очень рада. Вы давно?

— Нет, не особенно, вот ваш брат меня занимал…

— Вера в черной шляпе, с муфтой. На ней, как вата, хлопья белого снега.

— Ах, холодно, холодно, несносно холодно. Садитесь. Отчего вы стоите, хотите чаю? Боби распорядись. Почему вы так рано? Ведь вы знали, что я буду не раньше трех.