Рюрик Ивнев - Юность

— Неправда, Вера, ты…

— Молчи. Молчи, ты только глупости болтаешь.

Отношения обостряются. Требуется вмешательство третьей державы.

— Ах, Эдуард Францевич, заступитесь за меня, он меня пилит.

— Я ухожу, ухожу.

— Боби, Боби, вернись сейчас же, куда ты?

— Ксения Эразмовна. Ксения Эразмовна. Он не слушается.

— Кто? Викентий Алексеевич?

— Фанты, фанты должны исполнять все. Викентий Алексеевич, извольте исполнять. Вам что? Статуей?

— Это не совсем приятно, но все же.

— Ах, Ксения Эразмовна, Вера Арнольдовна требует почти невозможного. Я не могу на одной ноге…

— Почему же не можете, все могут.

— Ах, он слишком толстый. Ха-ха-ха.

— Я в этом не виноват.

— Побольше прогулок, прогулок, приходите завтра на свидание пешком на стрелку.

— Но кто же проверит, что я пешком?

— Ах, это так легко…

— Господа. Господа. Запоздавший гость. Позвольте представить моего кузена Владимира Александровича Ольховина. Вы, кажется, знакомы?

— Баронесса Шготц.

— Вера Арнольдовна.

Борино сердце падает. Это немыслимо. Нет, конечно, трудно, но вдруг узнает?

— Куда же вы? Борис Арнольдович? Вы незнакомы? Ваш коллега. Только он технолог, вы универсант.

Боря совсем бледный, подальше от света, чтобы не так заметно, сердце совсем останавливается. Боже!

— Что это? Зачем так пугаться? — Владимир Александрович протягивает руку, смотрит как-то поверхностно.

— Слава Богу, прошло. Кажется, не узнал. Да и трудно, почти немыслимо, в голову не придет.

— Как, до ужина? Нет. Нет. И не думай, это не вежливо и глупо. Да, да, глупо. — Верочка сердито обдергивает Борин зеленый сюртук, потом вдруг нежно: — Ну, милый, пойми, что… ну, для меня, ты должен устроить, чтобы нас посадили рядом.

— Нас?

— Ах, нет, ну, какой ты недогадыш… Понимаешь? Только незаметно.

— Ах, Вера, это так трудно и потом…

— И не трудно и не потом.

— У вас опять спор? Простите, что я все вмешиваюсь. Вы, вероятно, очень любите друг друга?

— Эдуард Францевич, скажите ему, чтобы он до ужина не уезжал.

— Как? Вы собираетесь? — Эдуард Францевич смотрит так удивленно, нежно, сквозь пенсне.

— Ах, нет.

— Ну, вот видишь, вот видишь, ты согласился.

— Вы не имеете родственницу Ольгу Константиновну Бутковцеву?

Боря старается изменить голос, сделать его басистее, но от этого только давится, закашливается и отвечает с опозданием (чувствуя, что краснеет).

— Бутковцеву? Нет? Шлитковцева у меня есть, но не родственница, а знакомая хорошая, вдова генерала.

— Вдова?

— Да.

— Ольга Константиновна?

— Нет.

— Это не та. Вы мне напомнили. Я все смотрел на вас, что-то знакомое, наконец, вспомнил, я даже думал что вы брат.

— Я брат. Моя сестра Вера Арнольдовна.

Стол украшен цветами, ярко горят электрические люстры (слишком ярко), в бокалах искрится вино.

— Я тоже, я тоже поклонница Англии.

— Это очень приятно. Это признак…

Наискось визави Боре Верочка и Эдуард Францевич. Около Бори с одной стороны Владимир Александрович, с другой барышня с длинной шеей, фамилию которой он не расслышал потому, что она была слишком сложной. Она ела как-то особенно нежно, но по глазам было видно, что она страшно голодна. Боря чувствовал себя связанным, как-то неудобно. Разговор не клеился. Сначала что-то налаживалось, вроде:

— Вы тоже теперь в Петербурге?

— Да, а это Москва, я ее проезжала такая… — Девица с тонкой шеей не докончила. Это было совсем глупо, потому что Боря ждал, очень долго ожидая узнать про Москву что-то особенное.

— Вы цыпленка? (Боря вдруг подумал, что если я скажу: «не вы цыпленка, а просто вы цыпленок»)?

В это время произошла неловкость. Когда Боря отогнал эту мысль о цыпленке, он заметил, что его соседка держит соус, и по выражению ее глаз было видно, что она долго держала.

— Ах, простите.

— Ничего.

На этом все кончилось, если не считать разговора о концертах, который был слишком короток т. к. девица обнаружила полное незнание музыки. Придумывая новую тему, Боря случайно встретился с Вериным взглядом. Она делала такие страшные глаза, что Боря сразу потерял способность придумывать тему и замолчал. Зачем я остался? Надо было уехать. И Владимир Александрович узнал. Конечно, узнал. Только не хочет делать скандала за ужином. А после ужина подойдет и скажет: «Милостивый государь. Извольте вас попросить на пару слов; — или просто передаст карточку. — Об условиях переговорите с секундантами». И потом об этой истории со всеми подробностями будет трубить по всем гостиным. Это ужасно. А этот длинношеий цыпленок, как назло, молчит. Ну, чтобы сказать? Нет решительно нечего. Вот если улыбнуться, так снисходительно и заметить: «Как странно, нам не о чем говорить». Но она не найдет этой тонкости, примет за дерзость…