Петер Альтенберг - Венские этюды

………………………

Когда господин поднялся, чтоб идти, и поклонился мне, я сказал ему: «Извините меня, но у меня к вам большая, большая просьба…»

— Ко мне? просьба? чем могу служить?

— Пожалуйста, освободите вашу девочку на сегодня от урока танцев.

Он посмотрел на меня — и пожал мне руку.

— Извольте.

«Как ты мог понять меня, чужой человек?» — сказали мне мерцающие глаза девочки.

— Иди вперед, — сказал ей господин и обратился ко мне: «Pardon, но вы считаете это за верный принцип?»

— Без сомнения, — отвечал я, — когда дело касается души, единственный верный принцип — не задаваться никакими принципами…

— Воображаю, какая скука удить рыбу! — сказала барышня, которая, как большинство барышень, ничего не смыслила в этом.

— Если б было скучно, я бы не удила, — ответила девочка с золотистыми волосами и стройными ножками. Она стояла, погруженная в свое занятие с суровым, непоколебимым бесстрастием рыболова.

Она сняла рыбку с крючка и бросила ее на землю.

Рыбка замерла…

Озеро расстилалось, искрящееся, пронизанное светом Пахло ивой и болотными травами. Сверху из отеля доносился стук ножей и вилок.

Рыбка судорожно билась на земле, как бы плясала странный танец диких народов — и наконец умерла.

Девочка снова забросила удочку с суровым бесстрастием рыболова.

— Je ne permettrais jamais, que ma fille s’adonnât à une occupation si cruelle, [11] Я никогда не позволю, чтобы моя дочь занималась этим с таким ожесточением (франц.). — сказала дама, сидевшая по близости.

Девочка сняла рыбку с крючка и опять бросила ее на землю — у самых ног дамы.

Рыбка затихла — она рванулась вверх и упала мертвая.

Простая, тихая смерть.

Она даже не плясала — она сразу затихла.

— О, — сказала дама.

И все же выражение лица жестокой золотоволосой девочки было прекрасно, и в ней чуялась растущая молодая душа.

А у сердобольной дамы было увядшее и бледное лицо…

Она никому больше не даст радости, никого не осветит и не согреет…

Потому она и сочувствует рыбке.

— За что эта смерть, если в ней еще теплится жизнь?

И все-таки она вздрагивает, рвется вверх и падает мертвая.

Тихая, незаметная смерть…

Девочка продолжает удить с суровым бесстрастием рыболова. Она дивно хороша со своим застывшим взглядом, золотистыми волосами и стройными ножками. Может быть, и она когда-нибудь пожалеет рыбку и скажет: «Je ne permettrais pas que ma fille s’adonnat a une occupation si cruelle».

Но эта жалость расцветает только, когда погаснут все мечты и надежды…

Он принес ей золотисто-желтые цветы, похожие на бронзовые лилии.

— На мне вянут все цветы, — сказала она и заткнула их за коричневый шелковый пояс.

Потом они сели в коляску и выехали на свежий утренний простор…

Чистое, прохладное утро…

Молодой человек пел: «К лесному зяблику взывает соловей… Из-под смычка несутся трели золотые».

— Не пойте, — сказала она.

Он замолчал.

— Если вам хочется, то пойте, — сказала она, — у вас хороший голос. Спойте последний куплет: «на цветущей вершине»…

Он молчал и смотрел в это милое, любимое лицо.

Она улыбнулась… Потом бросила равнодушный взгляд на природу. С ней нельзя было играть. Она была холодной, спокойной и сама улыбалась…

На бурой земле стояли лиственницы в светло-зеленом уборе. На залитых солнцем, скошенных лужайках были разбросаны цветы в осеннем наряде, как бы покрытые серым пухом, и ярко-желтые лютики на светлых стеблях.

В ручье, среди белых как мрамор валунов темными группами подымались ивы, а вдоль дороги краснел яркий барбарис…

Доехали до крутого подъема…

Кучер слез с козел и пошел около коляски.

Молодой человек и барышня вышли из нее… Она сорвала лиловые геацинты и присоединила их к прежним цветам. Он принял это как отличие. Ему и это казалось много…

Он сказал: «Помните, как вы вчера мне сказали: вы не поедете с нами завтра, вы останетесь дома, милостивый государь, если будете таким… Потом вы повернули голову в мою сторону, потому что я отстал, и засмеялись… Вы так засмеялись, как будто сказали этим: нет, ты поедешь со мной, я больше не сержусь. Только не будь таким глупым, ведь ты взрослый человек — не ребенок? Или тебе, может быть, плакать хочется?»

Этот способ выражения, пластического воплощения души, был ей совсем непонятен. Она почувствовала раздражение и сказала: «Оставьте меня в покое с вашими сумасбродными фантазиями!»