Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.

Однако случаются и недоразумения, которые портят даже и это жалкое развлечение. Мальчишки порой прерывают рассказ, что-нибудь добавляют и сразу разбивают созданный Алеком мир. Чаще всего это какой-нибудь не по годам умный скептик, любящий все опровергать и оспаривать, или прирожденный фантазер и врун, который тут же воображает себя героем рассказа, присваивает его подвиг и пытается превзойти его беззастенчивым враньем, коль скоро не в состоянии доказать это на деле.

И тот и другой одинаково неприятны, потому что портят игру и лишают удовольствия.

В тот день подобную роль взял на себя некий Царевич, сын содержателя кофейни и прежде известный как хвастун и враль, сытый и крепкий паренек с синими глазами навыкате и застывшим, неестественно блестящим взглядом.

Алек с вдохновением рассказывал об итальянском разбойнике, который, по сути, защищал бедных и обиженных и боролся с богачами. Его заключили в крепость на скалистом острове в Марсельском заливе, однако ему удалось перепилить решетки и с большой высоты выпрыгнуть в море, где его подобрали рыбаки и переправили на сушу.

Когда Алек закончил рассказ, ребята, онемев от изумления, неподвижно смотрели перед собой. И только Царевич стремительно вскочил, мгновенье смотрел куда-то вдаль и вдруг принялся рассказывать о том, как он сам, будучи во время летних каникул у родных в Герцеговине, прыгнул в Неретву с еще большей высоты и даже получил за это какую-то премию. Рассказывал он это неубедительно, вяло, с усилием подыскивая слова позначительнее, чтобы подчеркнуть свой подвиг, которого он никогда не совершал и который выдумал по ходу действия. Ребята оторопело слушали его, а потом вдруг Алек встал, подошел к нему вплотную, как будто собирался ударить, но лишь произнес глухо и раздраженно:

— Зачем врешь?

Он дважды повторил свой вопрос, произнося его так, точно говорил не этому жалкому Царевичу, но кому-то далекому, а вернее — всем лгунам этого лживого мира. И умолк, явно не ожидая ответа. А потом еще ближе подступил к оторопевшему Царевичу и прямо ему в лицо сказал негромко, с какой-то теплотой и даже жалостью в голосе:

— Зачем врешь, несчастный?

Произнося эти слова, он закинул назад голову, и в затуманенных влагой стеклах его очков сверкнул слабый отблеск солнца, опускавшегося за горизонт.

Мартовский день. Волнующее серое море; дует влажный и капризный сирокко. Прижалась к камням старинная обетная церковка: с открытой колоколенки у нее над входом иногда звякает колокол; стукнет негромко, а в голосе его сталкиваются и сливаются воедино и стон моря, и глухая тишина скал.

Предпоследняя страница тетради, в которую я это записываю.

Предпоследнюю страницу я посвящаю счастью и радости. Эта улыбка, спокойное сияние не на моем лице, а на чудесных лицах тех, кто проходит мимо меня.

Всем вам я желаю пройти сквозь эту улыбку, как сквозь радугу, которую видно, когда сам ты не под нею. Но передайте ее немедля другому, ибо она быстро исчезает. И не жалейте. Я не жалею.

В один из последних дней февраля 1935 года все белградские газеты поместили сообщение о том, что на Стишской улице, в доме 16-а, обнаружен труп владелицы дома. Покойную звали Райка Радакович, она была родом из Сараева, поселилась в этом доме лет пятнадцать назад, вела совершенно замкнутый образ жизни одинокой старой девы и слыла скрягой и чудачкой. О ее смерти первым узнал почтальон. Два дня он тщетно звонил в дверь, на третий обошел дом, заглянул со двора в окно и, увидев в передней лежащую навзничь женщину, тут же заявил в полицию.

В те времена уголовная хроника занимала большое место в ежедневной печати. Газетчики использовали убийства, несчастные случаи, кровавые происшествия для того, чтоб распалять воображение толпы, будоражить ее любопытство и, удовлетворяя его описанием мельчайших подробностей, поднимать тираж своих изданий. Сообщение о смерти одинокой старухи газеты дали на видном месте, снабдив интригующими подзаголовками: «Имело ли место преступление?» «Следствие продолжается. Наш репортер на месте происшествия». Однако на сей раз газетам не удалось дать обширных репортажей с захватывающими дух подробностями и фотографиями. Комиссия, немедленно выехавшая на Стишскую улицу, быстро и неопровержимо установила, что о преступлении не может быть и речи: старая дева умерла своей смертью — от разрыва сердца, в доме все в целости и сохранности, без каких-либо следов взлома, насилия или кражи.