Светлое будущее

— Ты сам все понимаешь. О чем же говорить?! Мое мнение для тебя — нудная холуйская философия. Чего же ты хочешь?

— Не знаю. Не знаю. И потому злюсь. Окончу университет. А дальше что?

— Хотя бы просто жить, как все живут.

— Просто жить у нас нельзя. А жить как все — значит изворачиваться, толкаться и пролезать. Ты пробовал когда-нибудь просто пожить? Не считая санаториев, конечно? У нас нельзя жить не функционируя. Чтобы «просто жить», нужна некоторая независимость человека от общества. Свобода жить по своему усмотрению нужна. Пусть в рамках права и морали, но до некоторой степени независимо от коллектива, к которому ты прикреплен.

— Ну не всегда же ты к нему прикреплен.

— Всегда. Даже в постели. Даже в туалете. Он незримо держит тебя под своим постоянным контролем.

— Такую независимость надо завоевать.

— Как? Делать карьеру? Это же не независимость. Становиться гением и обретать известность? Не всякому дано. А если ты средний заурядный человек?

— И что же ты все-таки предполагаешь делать?

— Точно не знаю. Ориентировочно — попробую на несколько лет податься на какую-нибудь стройку. Допустим — на БАМ.

— Ты с ума сошел!

— Для других — это подвиг, а для своего сына — сумасшествие? Это нечестно. Ладно, не бойся. Я действительно пока еще не сошел с ума.

Разговор этот меня сильно расстроил. И не перспективой Сашкиной судьбы. Он парень крепкий, выстоит. А самим содержанием проблемы. Принято думать, что наша идеологическая пропаганда — пустое дело. Мол, всем известно, что это брехня, не имеющая никаких существенных последствий по ее содержанию. Мол, собака лает — ветер относит. Но это — глубочайшее заблуждение. Это только так кажется, что наша идеология оставляет души людей нейтральными или вселяет в них скептицизм и презрение. Есть формальный аппарат действия идеологии на человеческие души, не зависящий от конкретности ее содержания. Сам факт ее существования и способ воздействия. Этот аппарат совершенно неуловимыми путями плетет в человеческом сознании тончайшую сеточку, в которой затем бьется и трепещется зародившееся человеческое «я». И когда это «я» созревает, бывает уже поздно. Оно оказывается плотно опутанным этой незримой сетью идеологии. Требуются исключительные обстоятельства, чтобы разорвать ее или не допустить ее появления в твоей душе. Это дано немногим. Сашка хотя и рыпается, но уже попал в эту сеть. И не вырвется из нее, я это чувствую, никогда. Это, пожалуй, к лучшему. В гении он не выйдет. А в диссиденты не стоит труда выходить. Тоже скучно.

Пришли Ступак, Никифоров и еще одна наша молодая и младшая сотрудница. Принесли бутылку коньяку. И мы ее тут же выдули. Рассказали о новой системе прохождения монографий и сборников и о новой системе защиты и подготовки диссертаций.

— Ого, — сказал я. — Теперь на паршивую брошюрку надо убить лет пять, как минимум, а диссертацию защитить практически немыслимо.

— Смотря кому, — сказал Ступак. — И старая система была почти такая же. Суть дела не в этом. Раньше сложилась некоторая традиция вопреки формально-бюрократической системе. Конечно, в этой традиции руки грели проходимцы. Но проскакивало и кое-что приличное. Факт остается фактом, за эти годы у нас напечатали несколько десятков книжек и статей вполне на уровне мировой продукции такого рода, а из защитившихся можно отобрать десятки три, из которых можно было бы создать первоклассный институт, неизмеримо более продуктивный, чем наш полутысячный. Эта новая система означает: разгром традиции шестидесятых годов. Прохиндеи все равно будут печататься и защищаться, как и раньше. А приличным людям теперь об издании книжек и о защите и думать нечего.

Потом рассказывали анекдоты. Потом говорили о повышении цен, о процессе над Хлебниковым, об учащающихся фактах ограбления квартир, о бюрократической системе, которую раздули в институте.

Сашка принес мне новый роман Тикшина, по которому сейчас вся Москва с ума сходит.

— Прочитай обязательно. Потрясающая книга. Тут такие кошмары показаны, что порой даже Солженицын кажется пресным. И сумел пробиться человек. Напечатали!

Я прочитал книгу с большим трудом. И особого восторга не испытал. Накручено-наверчено в современном стиле. Психоанализ с небольшим опозданием (как говорит Ступак, с опозданием на советскую власть). Неореализм с опозданием на все послевоенное время. Герои мучаются и мучают друг друга. Почти все полные ничтожества. Есть и порядочные. Есть и способные. Но в чем их порядочность и способность, из книги не видно. Об этом просто говорится. Герои раздвоены и борются в себе, не отдавая себе в этом отчета. Послевоенные события в нашей среде изображены как мелкие интриги на уровне кафедр, факультетов, институтов. Зависть, сведеие счетов. Есть, конечно, и намеки. Я все эти события помню хорошо, сам в них участвовал. Все было куда проще, прозрачнее и без всякой психологии. И ничто никого не удивляло. Бить? Извольте! И никаких проблем, Кого? Можно и этого. За что? Можно и за это. И опять никаких проблем. Один из главных героев книги, беспринципный и бездарный проходимец, кончает тем, что спивается и опускается на самое «дно» — становится грузчиком в мебельном магазине. Это уж совсем комично. Так не бывает. Это не отвечает и духу нашего общества. Проходимцу с высшим образованием не надо опускаться на «дно». Он может прекрасно спиваться и на высоких должностях, которых у нас великое множество. У нас так и делают очень многие (вплоть до верхов) — спиваются в кабинетах, в шикарных квартирах, на дачах и даже на официальных приемах. К тому же грузчик в мебельном магазине — это еще не «дно». Да и вообще, бессмысленно говорить о «дне», когда все живем на этом самом «дне».