Светлое будущее

«Голоса» (так называют западные радиостанции, ведущие передачи на русском языке для Советского Союза) передали, что Рогозин уезжает по приглашению из Израиля. Хотя случаи отъезда русских деятелей культуры по таким приглашениям уже имели место, но они так или иначе были оправданы: то русский интеллигент оказывался по крайней мере наполовину евреем, то жена оказывалась еврейкой. Тут же случай чистый. Рогозин не скрывал, что его еврейское родство — липа. В какой-то инстанции на вопрос о том, какова фамилия пригласившего его родственника, вытащил из кармана мятую бумажку и по складам прочитал незнакомое слово. Когда его спросили, кто же — мужчина или женщина, он ответил, что не знает, а из написания фамилии установить нельзя.

Я хорошо помню Рогозина. Он начинал учиться на нашем факультете. Выгнали его за знаменитое (в то время и в наших кругах) выступление на защите докторской диссертации Кадилова. Кадилов тогда возглавлял кампанию по борьбе с космополитизмом на факультете. А диссертацию он накатал о вкладе Ленина в марксистскую теорию познания. Целую главу он посвятил логическим воззрениям Ленина. Защита шла как положено идти защите такого ранга. Официальные оппоненты превознесли Кадилова до небес. Неофициальные оппоненты (особенно те, кого Кадилов травил как космополитов) ползали перед ним на пузе. И вдруг неожиданно вылез Рогозин. И выпалил нечто такое, что Кадилов потом на некоторое время лишился дара речи. Рогозин сказал примерно следующее. Классики марксизма, а Ленин в особенности, были полными невеждами в области логики. Они не были знакомы даже в минимальной степени с современным им состоянием логики. Их логические суждения — лишь факт из их биографии. Для логики они никакого позитивного значения не имеют. Если не хотите делать их посмешищем, лучше помалкивайте о их высказываниях на темы логики. Вот, например... И Рогозин спокойно (почему-то его не согнали с трибуны) разобрал все логические высказывания Ленина (а их немного). Да так, что нелепость их выявилась с полной очевидностью.

С факультета Рогозина убрали, но не посадили. Ему даже разрешили сдавать на мехмат (фронтовик, способный парень, русский, из крестьян). Судьба Рогозина в данном случае — одна из первых ласточек наступавшей либеральной эпохи. Его последующий взлет — характерное проявление этой либеральной эпохи. А его отъезд — тоже характерное явление, связанное с ее окончанием.

Где теперь диссертация Кадилова? Где результаты «гениальных» ленинских идей в логике? Сотни людей до и после говорили о величайшем значении этих идей для мировой логики. В чем оно сказалось? А Рогозин (это признают даже у нас) сделал действительно серьезный вклад в науку. И вот он уезжает. И отныне имя его никогда нигде не будет упомянуто на его родине. Его открытия разворуют по мелочам, испохабят. И признают их здесь лет через двадцать, когда они придут к нам с Запада как открытия Джона, Ганса, Жоржа и т. п. Если, конечно, Запад уцелеет к тому времени.

Я смотрю, как Пьяная старуха во дворе грузит свою тележку, и слушаю «Голоса». Рассказали о последнем выступлении Солженицына. Потом передали комментарии по этому поводу одного из «братьев-марксистов» (как у нас называют Медведевых). Он, конечно, не согласен. И было бы странно, если бы был согласен. Впрочем, сам Солженицын мало с кем согласен. Наша русская нетерпимость друг к другу — вот главное зло всего нашего либерального движения, всей нашей оппозиции. Пьяная старуха перевязала веревкой коробки, чтобы они не разваливались, подняла цепь и на некоторое время замерла. Потом она медленно оглядела окна нашего дома и потащила тележку. На мгновение у меня мелькнула мысль выбежать и дать ей десятку. Но пока я колебался, старуха исчезла.

Потом я встречался с Рогозиным в редколлегии нашего журнала. Мы устроили «круглый стол» на тему «психическое, физиологическое, логическое». Пригласили видных специалистов. Рогозин тогда был в почете. Мы пригласили и его как уникального специалиста, разрабатывающего математические методы для исследования поведения социальных индивидов. Все говорили очень умные и передовые фразы, но очень обычные и ни к чему не обязывающие. Рогозин выступил блистательно (он вообще был известен как замечательный оратор). Но то, что он говорил, печатать в нашем журнале было невозможно даже в то сверхлиберальное время. И мы опубликовали материалы «круглого стола», даже не упомянув имя Рогозина. Когда на редколлегии принимали решение исключить выступление Рогозина и возникшую в связи с ним дискуссию (т. е. самую интересную часть), я голосовал как все: исключить. Что посеешь, то и пожнешь. Теперь я на своей шкуре ощущаю последствия миллионов такого рода поступков, совершенных «нами». Но могли ли мы их не совершать тогда?