Харпер Ли - Убить пересмешника

— А как же дядя Джимми? — спросил Джим. — Он тоже приедет?

— О нет, он остался на «Пристани». Ему надо присматривать за фермой.

— А вы не будете без него скучать? — спросила я и сразу спохватилась: это был не очень тактичный вопрос. Тут ли дядя Джимми, нет ли, разница невелика, от него всё равно никогда слова не услышишь.

Тётя Александра пропустила мой вопрос мимо ушей.

Я не могла придумать, о чём ещё с ней говорить. Сказать по совести, я никогда не знала, о чём с ней говорить, и сейчас сидела и вспоминала наши прошлые тягостные беседы: «Как поживаешь, Джин Луиза?» — «Очень хорошо, благодарю вас, мэм. А вы как поживаете?» — «Хорошо, спасибо. А чем ты всё это время занималась?» — «Ничем». — «Как, неужели ты ничего не делаешь?» — «Ничего». — «Но у тебя, наверно, есть друзья?» — «Да, мэм». — «Так чем же вы все занимаетесь?» — «Ничем».

Тётя, конечно, считала меня круглой дурой, один раз я слышала — она сказала Аттикусу, что я отсталая.

Что-то было неладно, но расспрашивать не захотелось: по воскресеньям тётя Александра всегда была сердитая. Наверно, из-за корсета. Она была не толстая, но весьма солидная особа и сильно затягивалась — бюст получался такой высокий, что смотреть страшно, талия в рюмочку, сзади всё очень пышно, глядя на эту фигуру, поневоле подумаешь, что раньше тётя Александра была песочными часами. С какого боку ни посмотри, выходило очень внушительно.

Остаток дня прошёл в тихом унынии — так всегда бывает, когда приедут родственники, — а потом мы заслышали автомобиль и сразу ожили. Это из Монтгомери вернулся Аттикус. Джим забыл свою солидность и вместе со мной побежал его встречать. Джим выхватил у Аттикуса чемодан и портфель, а я повисла у него на шее; он на лету поцеловал меня, и я спросила:

— А книжку ты мне привёз? А знаешь, тётя приехала!

Аттикус сказал — привёз и знает.

— Тётя будет у нас жить. Ты рада?

Я сказала — очень рада, это была неправда, но бывают такие обстоятельства, что приходится и соврать, раз уж всё равно ничего не поделаешь.

— Мы решили, что настало время, когда детям необходимо… в общем, вот что, Глазастик, — сказал Аттикус, — тётя делает мне большое одолжение и вам обоим тоже. Я не могу весь день сидеть с вами дома, и этим летом нам придётся трудно.

— Да, сэр, — сказала я.

Я ничего не поняла. Мне только показалось, что не так уж Аттикус звал тётю Александру, это она сама всё придумала. У неё была такая манера, она заявляла: так лучше для семьи, — вот, наверно, и к нам она поэтому переехала.

Мейкомб встретил тётю Александру очень приветливо. Мисс Моди Эткинсон испекла свой любимый торт, до того пропитанный наливкой, что я стала пьяная; мисс Стивени Кроуфорд приходила в гости и сидела часами, причём больше всё качала головой и говорила «гм-гм». Мисс Рейчел зазывала тётю днём пить кофе, и даже мистер Натан Рэдли один раз заглянул к нам во двор и сказал, что рад её видеть.

Потом тётя Александра расположилась у нас как дома, и всё пошло своим чередом, и можно было подумать, будто она весь век тут живёт. Её славу отличной хозяйки ещё подкрепили угощения на собраниях миссионерского общества (тётя не доверяла Кэлпурнии печь и стряпать деликатесы, которые должны были поддерживать силы слушателей во время длиннейших докладов Общества распространения христианства на Востоке); она вступила в Мейкомбский дамский клуб и стала его секретарём. В глазах мейкомбского высшего света тётя Александра была последней представительницей аристократии: манерами обладала самыми изысканными, какие приобретаются только в лучших закрытых школах и пансионах; была образцом и авторитетом в вопросах морали; мастерски владела искусством намёка и не знала себе равных по части сплетен. Когда она училась в школе, ни в одной хрестоматии не упоминалось о внутренних сомнениях, и тётя Александра понятия о них не имела. Она не ведала скуки и не упускала случая выступить в роли главного арбитра: наводила порядок, давала советы, остерегала и предупреждала.

Она никогда не забывала упомянуть о слабостях любого другого рода и племени, дабы возвысить славный род Финчей; эта привычка иногда злила Джима, а чаще забавляла.

— Тёте надо быть поосторожнее в словах, она наводит критику чуть не на всех в Мейкомбе, а ведь половина города нам родня.

Молодой Сэм Мерриуэзер покончил с собой — и тётя Александра наставительно говорила: наклонность к самоубийству у них в роду. Стоило шестнадцатилетней девчонке в церковном хоре разок хихикнуть, и тётя Александра замечала: