Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

Они переглянулись, и обоим пришла на ум одна и та же мысль: без сомнения, Фелисите приходила сюда накануне, и у доктора внезапно окрепла догадка, что его мать видела, как воспламенился дядюшка, и сознательно не потушила пьяницу. Многое подтверждало это предположение: и то, что комната уже успела охладиться к их приходу, и расчет времени, необходимый для сгорания тела, который мысленно сделал Паскаль. По испуганным глазам своей подруги он ясно видел, что то же подозрение родилось и у нее. Но так как было невозможно доискаться истины, он высказал вслух наиболее правдоподобное объяснение.

— Я уверен, что, возвращаясь из дома умалишенных, твоя бабушка заходила сюда проведать дядю до того, как он начал пить.

— Уйдем отсюда, уйдем! — закричала Клотильда. — Я задыхаюсь, я не могу здесь больше оставаться!

Паскаль, однако, решил заявить о происшедшем. Он вышел вслед за Клотильдой, запер дом, положил ключ в карман. Во дворе они снова услышали протяжный вой рыжей собачонки. Она уткнулась носом в колени Шарля, и мальчик, забавляясь, пинал ее ногой и тупо слушал, как она скулит.

Доктор направился прямо к местному нотариусу г-ну Морену, одновременно занимавшему должность мэра. Потеряв жену лет десять тому назад, он жил с дочерью, бездетной вдовой, и поддерживал добрососедские отношения со старым Маккаром, а иногда даже на целый день брал к себе Шарля, так как его дочь очень жалела этого несчастного красивого мальчика. Г-н Морен пришел в ужас и тут же согласился пойти с доктором, чтобы констатировать несчастный случай и выдать официальное свидетельство о смерти. Однако похоронить дядюшку по христианскому обычаю было не так-то просто. Когда они вошли в кухню, ворвавшийся вместе с ними порыв ветра унес пепел, и хотя они попытались благоговейно собрать останки Маккара, им ничего не удалось поднять с пола, кроме скопившейся там грязи, в которой было весьма мало дядюшкиного праха. Что же тогда предавать земле? Не лучше ли вовсе отказаться от этой мысли? И они отказались от похорон. К тому же дядюшка был не слишком религиозен, и семья удовлетворилась тем, что заказала впоследствии несколько панихид за упокой его души.

Нотариус тотчас спохватился, что существует завещание, врученное ему в свое время Маккаром. Он без промедления пригласил доктора на послезавтра для официального вскрытия завещания и тут же сказал Паскалю, что дядюшка назначил его своим душеприказчиком. Добросердечный Морен предложил временно взять к себе Шарля, понимая, что мальчик, с которым и так плохо обращаются дома, будет мешать родным во время всех этих хлопот. Шарль был в восторге и остался в Тюлет.

Клотильда и Паскаль вернулись в Плассан поздно, с семичасовым поездом, после того как доктор проведал еще двух больных. Два дня спустя они вдвоем явились к г-ну Морену и были неприятно удивлены, увидев у него г-жу Ругон. Неугомонная старуха, конечно, узнала о смерти Маккара и прибежала к нотариусу, бурно выражая свое безутешное горе. Впрочем, чтение завещания прошло очень гладко, без недоразумений: Маккар завещал все, что он мог извлечь из своего скромного состояния, на великолепную мраморную гробницу — двух исполинских плачущих ангелов со сложенными крыльями. Это была его выдумка, подсказанная воспоминанием о могиле, которую он видел где-то за границей, вероятно, в Германии, когда еще был солдатом. И он возложил на своего племянника Паскаля заботу о сооружении памятника, ибо, по словам Маккара, у него одного из всей семьи есть вкус.

Пока читали завещание, Клотильда сидела на скамье в саду нотариуса под сенью старого каштанового дерева. Как только Паскаль и Фелисите увидели друг друга, наступило недолгое замешательство, — ибо они не разговаривали уже несколько месяцев. Впрочем, старая дама старалась держаться непринужденно; не намекала на создавшиеся отношения, давая понять, что можно вполне дружелюбно встречаться на людях, без всяких объяснении и примирении. Но она совершила ошибку, слишком настойчиво повторяя, что смерть Маккара причинила ей большое горе. Паскаль догадался о радости, о восторге Фелисите при мысли, что с кончиной бандита-дядюшки эта семейная язва наконец зарубцуется, — терпение у него лопнуло, и он поддался порыву негодования. Его взгляд невольно остановился на руках матери — на этот раз в черных перчатках.

Она между тем как раз выражала свое горе, повторяя сладким голосом:

— Ну благоразумно ли было с его стороны упрямиться и жить в полном одиночестве, словно волк! Будь у него хотя бы служанка!