Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

С этого дня Паскаль заперся в большом опустевшем доме. Он совсем перестал выходить, не навещал даже немногих оставшихся у него больных и жил, затворив наглухо двери и окна, в полном одиночестве и тишине. Мартине был дан строгий приказ никого к нему не пускать.

— Но как же, сударь, ваша матушка, госпожа Ругон?

— С ней-то я как раз и не хочу встречаться… у меня есть на то основания… Вы скажете ей, что мне надо побыть одному, что я прошу извинить меня.

Трижды приходила старая г-жа Ругон. Она бушевала внизу, Паскаль слышал, как она гневно кричала и требовала, чтобы ее впустили. Затем шум затихал, и до него доносились только сетования и заговорщический шепот обеих женщин. Но Паскаль ни разу не уступил, ни разу не перегнулся через перила, чтобы позвать к себе мать.

Однажды Мартина набралась смелости и сказала:

— А все-таки, сударь, это жестоко — запереть дверь перед носом собственной матери. Ведь госпожа Ругон приходит с добрыми намерениями, она знает, в какой нужде вы оказались, и хочет лишь предложить вам помощь.

Он закричал в отчаянии:

— Деньги! Но я не хочу их, слышите!.. Я буду работать и заработаю себе на жизнь, черт побери!

Между тем деньги были бы как нельзя более кстати. Паскаль упрямился и не желал брать ни одного су из пяти тысяч франков, запертых в секретере. Теперь, когда он остался вдвоем с Мартиной, он полностью отрешился от житейских забот; он готов был довольствоваться хлебом и водой; каждый раз, когда служанка просила у него денег, чтобы купить вина, мяса, чего-нибудь сладкого, он пожимал плечами. Зачем? Со вчерашнего дня оставалась корка хлеба, чего еще надо? Но, преисполненная любви и сочувствия к хозяину, Мартина приходила в отчаяние от его скаредности, превосходившей теперь ее собственную, от нищеты, на которую он обрекал себя и весь дом. Даже рабочие из предместья жили лучше. В ней шла, по-видимому, тяжелая внутренняя борьба. Верная, собачья преданность Паскалю боролась со страстью к деньгам, скопленным по одному су, спрятанным в укромном месте и, по ее выражению, дающим приплод. Служанке было легче пожертвовать куском собственного тела, чем своими сбережениями. Пока хозяин страдал, но был не одинок, ей даже в голову не приходило коснуться своего капитала. Но вот однажды утром, увидев, что они дошли до крайности, что в очаге нет огня, а кладовая пуста, она в порыве неслыханного героизма исчезла на целый час и вернулась с провизией и сдачей со стофранкового билета.

Паскаль, как раз спустившийся по лестнице, удивился, спросил, откуда у нее деньги, он терял хладнокровие при одной мысли, что Мартина была у его матери, и готов был все выбросить в окошко.

— Да нет же, сударь, нет, — бормотала Мартина, запинаясь, — деньги вовсе не оттуда…

И она ответила ему заранее придуманной ложью.

— Представьте себе, дела с кредиторами господина Грангийо улаживаются, — по крайней мере, похоже на то… Я надумала заглянуть туда сегодня утром, и мне сказали, что и вам причитается малая толика, а пока я могу взять сто франков… И спросили с меня только расписку. А потом вы все уладите сами.

Паскаль даже не удивился. Мартина была уверена, что хозяин не пойдет ее проверять. Все же она почувствовала облегчение, видя, как беспечно, легко принял он на веру ее россказни.

— Тем лучше! — вскричал он. — Я же говорил, что никогда не надо отчаиваться. Это даст мне возможность привести в порядок дела.

Этими делами была продажа Сулейяды, о чем он смутно помышлял. Но как тяжело покинуть дом, где выросла Клотильда, где они прожили вместе почти восемнадцать лет! Он решил подождать две-три недели, чтобы все взвесить. Когда же появилась надежда вернуть часть денег, он отбросил всякую мысль о продаже. Он снова ушел в себя, ел то, что подавала Мартина, и даже не замечал созданного ею скромного благополучия, а служанка по-прежнему боготворила его, страдала, что ей пришлось затронуть свои сбережения, и вместе с тем была счастлива: ведь она содержит своего обожаемого хозяина, а он даже не подозревает этого.

Между тем Паскаль был несдержан с Мартиной. Потом он раскаивался, сожалел о своей резкости. Но он пребывал в таком лихорадочном возбуждении, что не мог справиться с собой и раздражался по малейшему поводу. Однажды вечером он услышал, что его мать снова без устали болтает на кухне, и пришел в дикую ярость.

— Запомните хорошенько, Мартина, я не хочу, чтобы она переступала порог Сулейяды. Если только вы примете ее еще раз у себя внизу, я вас выгоню!