Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

Сколько раз в этот последний день они подходили к окну, привлеченные бурей, желая, чтобы она унесла с собой весь мир! Во время мистраля солнце не перестает светить, небо остается неизменно голубым; но эта голубизна — мертвенная, мутная, и даже желтое солнце бледнеет в пыльном воздухе. Они глядели, как вдали, над дорогой, вьются огромные белые клубы, как взлохмаченные деревья неистово гнутся в одну сторону, словно бегут, спешат друг за другом; поля иссушены, опустошены непрекращающимся вихрем, беспрерывно грохочущим как гром. Сломанные ветви, крутясь, исчезают из вида, сорванные крыши уносит так далеко, что их невозможно отыскать. Ах, почему мистраль не подхватит их обоих и не забросит вместе в неведомые края, где можно быть счастливыми? Когда сундуки были почти готовы, Паскаль захотел отворить ставень, захлопнутый ветром, но в полураскрытое окно ворвался такой вихрь, что Клотильде пришлось прийти ему на помощь. Только совместными усилиями им удалось наконец открыть задвижку. Последние неуложенные вещи разлетелись по комнате, и Паскаль с Клотильдой подняли с пола осколки маленького ручного зеркала, упавшего со стула. Не предрекало ли разбитое зеркало чью-то близкую смерть, как говорили женщины предместья?

Вечером после унылого обеда в их светлой столовой, где по стенам цвели яркие пастели Клотильды, Паскаль заговорил о том, чтобы пораньше лечь спать. Клотильда должна была ехать утренним поездом, уходящим в четверть одиннадцатого, и он беспокоился, что ее утомит предстоящее длительное путешествие — двадцать часов, проведенных в вагоне. Когда настало время ложиться, он обнял ее, выразив твердое намерение спать с этой же ночи в одиночестве, вернуться в свою комнату. Клотильде непременно надо отдохнуть, сказал он. Если же они будут вместе, ни он, ни она не смежат век, это будет бессонная, бесконечно грустная ночь. Тщетно молила она его своими большими кроткими глазами, тщетно протягивала к нему восхитительные руки: он нашел в себе сверхчеловеческую силу уйти, только поцеловал ее в глаза, как ребенка, укрыл одеялом и попросил быть умницей и хорошо спать. Разве разлука уже не совершилась? Он сгорел бы со стыда и его замучили бы угрызения совести, если бы он остался с нею сегодня, ведь она уже не принадлежит ему. Но как мучительно было вернуться в сырую покинутую комнату, где его ожидало холодное, одинокое ложе! Ему казалось, что теперь и уже навсегда пришла старость и придавила его свинцовой тяжестью. Сначала он обвинял в своей бессоннице ветер. Уснувший дом наполнился завыванием, стенания и гневные выкрики чередовались, переходя в непрерывные всхлипывания. Дважды он вставал с постели и подходил к дверям Клотильды, но ничего не услышал. Потом он спустился вниз и закрыл дверь, которая глухо хлопала, будто в нее стучалось несчастье. Ветер разгуливал по темным комнатам, и Паскаль снова лег, замерзший, дрожащий, преследуемый мрачными видениями. Доктору пришло в голову, что шум, который докучал ему, не давая уснуть, вовсе не голос разбушевавшегося мистраля. Это был зов Клотильды — внутренний голос, говоривший ему, что она еще здесь, а он сам отказался от нее. И он метался в приступе глубокой тоски, безумного отчаяния. Боже мой! Никогда больше не обладать ею, хотя стоит ему сказать лишь слово, и она вновь будет с ним навсегда! Ведь это означало добровольно оторвать от себя эту юную плоть. В тридцать лет женщина может вновь обрести любовь. Но какое усилие должен сделать одержимый страстью мужчина, чтобы на закате своей мужской жизни отказаться от манящего юного тела, так щедро ему подаренного, принадлежащего ему всецело! Раз десять он готов был спрыгнуть с кровати, чтобы бежать к Клотильде, обнять ее, оставить у себя. Этот страшный припадок продолжался до рассвета, а ветер все так же неистово осаждал дом, содрогавшийся от его порывов.

В шесть часов утра Мартине почудилось, что хозяин стучит в пол, зовет ее, и она поднялась к нему. Уже два дня служанку не покидало радостное, восторженное настроение, но, увидев, что Паскаль, полуодетый, лежит на кровати и в изнеможении кусает подушку, чтобы заглушить рыдания, она замерла на месте, удивленная, встревоженная. Паскаль хотел было встать и одеться, но с ним случился новый приступ — закружилась голова, и он чуть не задохнулся от сердцебиения.

Едва придя в себя после минутного обморока, он снова в отчаянии залепетал:

— Нет, нет! Я не могу, я слишком страдаю… Лучше мне умереть, умереть сейчас же….