Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

— Подумай, Олина, вѣдь тебѣ придется только повернуть кранъ, и вода пойдетъ, — сказала она служанкѣ.

Но старая Олина, повидимому, вовсе не была отъ этого въ восторгѣ.

— Это прямо смѣшно, — увѣряла она, — проводить воду въ самую кухню. Двадцать лѣтъ таскала она всю воду, необходимую для дома, что же она теперь будетъ дѣлать?

— Отдыхать, — сказалъ я.

— Отдыхать?! Я думаю, что человѣкъ созданъ для того, чтобы работать.

— Ты можешь шить также свое приданое, — сказала барышня съ улыбкой.

Она болтала по-дѣтски, но я былъ ей благодаренъ за то, что она приняла участіе въ разговорѣ нашего брата, и за то, что она осталась на нѣсколько минутъ въ кухнѣ. И, Боже мой, какъ живо я работалъ, и какъ я удачно давалъ отвѣты, и какъ я былъ остроуменъ! Я помню это еще до сихъ поръ. Но вдругъ фрёкенъ Елизавета какъ будто вспомнила, что ей непристойно долго разговаривать съ нами, и она ушла.

Вечеромъ я пошелъ, по своему обыкновенію, на кладбище; но когда я увидалъ, что барышня пришла туда раньше меня, то я сейчасъ же оттуда убрался и пошелъ бродить по лѣсу. Потомъ я подумалъ: «Ее, конечно, тронетъ моя деликатность, и она скажетъ: «Бѣдный, какъ это мило съ его стороны!» Не хватало только, чтобы она пошла за мною въ лѣсъ. Тогда я всталъ бы, удивленный, со своего камня и поклонился бы ей. Она казалась бы немного смущенной и сказала бы: «А я хотѣла только пройтись немного, здѣсь такъ хорошо бываетъ вечеромъ, но что ты здѣсь дѣлаешь?» «Я просто сижу здѣсь», отвѣтилъ бы я ей, какъ бы отрываясь отъ своихъ думъ и глядя на нее невинными глазами. И когда она услышитъ, что я сижу позднимъ вечеромъ въ лѣсу, то она пойметъ, что у меня глубокая душа и что я мечтатель, и она влюбится въ меня…

На слѣдующій вечеръ она опять была на кладбищѣ, и меня вдругъ пронзила дерзкая мысль: «Это она приходитъ ради меня!» Но когда я посмотрѣлъ на нее внимательнѣе, то оказалось, что она была занята чѣмъ-то у одной могилы, — значитъ, она приходила не ради меня. Я пошелъ опять въ лѣсъ и наблюдалъ за животными до тѣхъ поръ, пока могъ видѣть; потомъ я прислушивался къ тому, какъ на землю падали еловыя шишки и кисти рябины. Я напѣвалъ, свистѣлъ и думалъ. Отъ времени до времени я вставалъ и ходилъ, чтобы согрѣться. Часы шли, наступила ночь. Я былъ такъ влюбленъ, я шелъ съ непокрытой головой и предоставлялъ звѣздамъ смотрѣть на меня.

— Который теперь часъ? — спрашивалъ иногда Гриндхюсенъ, когда я, наконецъ, приходилъ на чердакъ.

— Одиннадцать, — отвѣчалъ я, тогда какъ бывало и два, и три часа утра.

— И ты находишь, что это подходящее время для того, чтобы ложиться спать? Фу, чтобъ тебѣ пусто было!. Будить людей, когда они такъ хорошо заснули!

Гриндхюсенъ переворачивался на другой бокъ и черезъ мгновеніе засыпалъ. Счастливый Гриндхюсенъ!

Но, Боже, какого шута гороховаго представляетъ изъ себя пожилой человѣкъ, когда онъ влюбляется. А я-то долженъ былъ являться примѣромъ того, какъ человѣкъ находитъ душевный миръ и покой!

Пришелъ какой-то человѣкъ за инструментами каменщика, которые ему принадлежали. Какъ, — Гриндхюсенъ, значитъ, не укралъ ихъ! Какъ все было жалко и мелочно, что касалось Гриндхюсена; ни въ чемъ онъ не проявлялъ ни ловкости, ни сообразительности.

Я сказалъ:

— Послушай, Гриндхюсенъ, ты только и годенъ на то, чтобы ѣсть, спать и работать. Вотъ пришелъ человѣкъ за инструментами. Оказывается, что ты ихъ только взялъ на подержаніе, жалкое ты созданье!

— Ты дуракъ, — сказалъ обиженный Гриндхюсенъ.

Но я сейчасъ же умилостивилъ его, какъ бывало и раньше, превративъ все въ шутку.

— Что мы теперь будемъ дѣлать? — сказалъ онъ.

— Бьюсь объ закладъ, что ты знаешь, что мы будемъ дѣлать, — сказалъ я.

— Ты думаешь?

— Да. Насколько я тебя знаю.

И Гриндхюсенъ былъ смягченъ.

Но во время послѣобѣденнаго отдыха, когда я стригъ ему волосы, я опять обидѣлъ его, посовѣтовавъ ему мыть свою голову.

— Какъ такой пожилой человѣкъ, какъ ты, можетъ говорить такія глупости, — сказалъ онъ.

Кто знаетъ, можетъ быть, Гриндхюсенъ былъ и правъ. Онъ сохранилъ въ цѣлости всѣ свои рыжіе волосы, хотя онъ былъ уже дѣдомъ.

Не появилось ли привидѣнія на чердакѣ? Кто приходилъ туда, чтобы прибралъ все и придать чердаку болѣе уютный видъ? У Гриндхюсена и у меня были отдѣльныя постели. Я купилъ себѣ два одѣяла, тогда какъ Гриндхюсенъ спалъ всегда въ платьѣ; онъ валился на сѣно, гдѣ попало, въ томъ видѣ, въ какомъ онъ ходилъ весь день. Теперь кто-то привелъ въ порядокъ то мѣсто, на которомъ я спалъ: одѣяла были разложены аккуратно, такъ что стало походить на кровать. Я ничего противъ этого не имѣлъ; это навѣрное одна изъ служанокъ захотѣла показать мнѣ, какъ живутъ порядочные люди. Не все ли равно.