Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

Вечером зажигают елку. У теток нашлась золотая, черная и красная бумага, и Вера с Ваней склеили разные картонажи и бонбоньерки. Но самое главное — это два капитальных подарка. Их только два, но таких у меня никогда еще не было. Первый из них — дом. Да, целый дом, настоящий, двухэтажный, с кровлей, крытой железом, в метр с лишним высотой. С одной стороны видны окна с тюлевыми занавесками и кабинетными портьерами, балконы, с другой — дом представлен в разрезе. В каждой комнатке своя обстановка. Этот дом разыскала где-то на чердаке тетя Дина и со своим приятелем — столяром Василием — отделала его весь заново. В комнатах есть двери со стеклянными ручками, лесенки с первого этажа на второй. Василий — прекрасный мастер, собрал и починил всю мебель, а недостающую сделал сам из фанеры и покрасил. На стенках комнат висят картины, календари, географические карты. В гостиной — люстра из позолоченного папье-маше с маленькими свечечками. На письменном столе, в кабинете, чернильница, ручка с пером, карандаши, совсем как настоящие. Есть и книжный шкап с крохотными книгами. Каждая из них имеет название, некоторые даже можно вынуть и раскрыть; внутри они иллюстрированы акварельными рисунками. В кухне, на полках, стоит посуда, на плите — сковорода, и на ней жарится яичница-глазунья, а возле плиты — охапка березовых дров. Количество этих деталей мне кажется бесконечным; они обнаруживаются то в ящиках письменного стола, которые, оказывается, можно выдвигать, то в бюваре на столе, то в шкапах и шкапчиках. Самые изобретательные находки, конечно, придуманы и сделаны отцом: он выточил эти малюсенькие шестигранные призмочки для карандашей, он сделал из стеклянной бусинки глобус на подставочке, на котором еле видны не только материки, но и градусная сеть, и он же наколол эти миниатюрные поленца и каждое из них собственноручно обклеил настоящей березовой корой, подрисовав на ней мох, сучки и наплывы, и свечи для канделябров с фитильками на концах сделаны им. В каждой мелочи видны его вкус, его уменье с увлечением отдаваться любому делу и — главное — его любовь. Ведь когда все это разместилось в домике на своих местах, то даже взрослые, на глазах у которых он делал многое, были поражены обилием труда и выдумки, вложенных им в эту игрушку. Впрочем, здесь и всем остальным нашлось дело. Книги для библиотеки делали Ваня с Верой, обивкой мебели занималась тетя Дина, а старшая тетушка неутомимо разыскивала в своих ящиках и сундуках все, что могло как-нибудь пригодиться…

Моему восторгу нет, разумеется, никаких пределов! Метла на кухне, пирог, обнаруженный в духовом шкапу плиты, горшочки и криночки, взятые отцом из точеных бирюлек и раскрашенные под обливную глину, которые стоят на полочке совсем как живые, настоящее решето на гвоздике — каждая такая находка в отдельности поражает и радует…

Когда, уже будучи взрослым, я увидел в Москве на Пушкинской выставке знаменитый нащокинский домик, то невольно проведенная мысленная параллель оказалась не в его пользу. И, думаю, дело тут не только в силе детской впечатлительности. Тот «мой» домик, разумеется, не был таким помпезным. Но он был уютнее. Он не стоил и тысячной доли затрат, которые произвел на свою затею Нащокин, но в нем овеществилось так много подлинного чувства и любви, вложенной в его создание. Все эти крохотные детали, сделанные «из ничего» — из сломанной пуговицы, из обгорелой спички, клочка пергамента, кусочка кожи, — заставляли эту игрушку как бы светиться изнутри бесчисленными творческими находками. Никогда еще ни один подарок, даже в лучшие дни моего детства, не дарил такой полнотой радости, согревающей душу…

Второй подарок соответствовал переживаемому времени: это была потребиловка — потребительская лавка (понятие, впервые входившее в обиход в те дни). Висячий стенной шкапчик с тремя открытыми полками и шестью закромами внизу содержал все, что должно было в ближайшие месяцы стать музейной редкостью. Маленькие аптечные и лабораторные склянки, баночки и пузырьки представляли богатую выставку продуктов, уже ушедших или только еще исчезавших из жизни. Мед и несколько сортов варенья в стеклянных стограммовых баночках, макароны и вермишель в специальных коробочках с этикетками, пузырьки с прованским, конопляным и подсолнечным маслом, ящики с чаем, жженым кофе и кофе в зернах, какао, пряности… По своему масштабу потребиловка была довольно значительной. Обитателей такого домика, как мой, она могла бы, наверное, обеспечить питанием года на два. В каждом из закромов было засыпано, наверное, по килограмму муки, ржаной и пшеничной, крупы, пшенной и гречневой, гороха и чечевицы. В стеклянной баночке сантиметров восемь высотой были выбраны крошечные маринованные грибки, в другой находилась пареная брусника. Многие продукты, находившиеся здесь, были последними в доме…