Роберт Уоррен - Потоп

И вот теперь, при свете луны в Фидлерсборо, он сидел в саду и вспоминал, как несколько лет спустя, в Калифорнии, он совсем забыл о мсье Дювале и о той ночи, когда киль шуршал по береговой гальке. Он забыл это, мечтая о счастье. А потом в глухоте удара и вспышке пламени счастья не стало.

Всё, что ему осталось, была радость, а вернее, то трудное и суровое — ибо это было всё, что ему удалось сохранить, — что он звал радостью.

Он услышал, как Бред заёрзал на стуле.

— А знаешь, сестра, — говорил Бред, — помнится мне, что когда-то брат Поттер…

— Потс, — поправила она.

— … брат Потс не был одноруким.

— Не был. Рак кости. Началось с пальца, и его отрезали. В третий раз отхватили руку выше. Я слышала, что ему недолго осталось жить. Но он, говорят, решил держаться, пока не отслужит прощальный молебен.

— А ты знаешь, почему он хочет его отслужить? — спросил Бред.

— Нет.

— Как же — чтобы все знали, что жизнь, которую они прожили, была, как он выражается, благодатью.

Сначала она никак не отозвалась на его слова. Потом повернулась к ним обоим.

— Надеюсь, он продержится, — сказала она. — До молебна. — И помолчав: — Да, тут тоже кто кого перегонит, как у мамы Фидлер; бег наперегонки с потопом.

— Да, кстати, о маме Фидлер — погляди-ка назад, — сказал Бред.

В одном из верхних окон загорелся свет. Мэгги поднялась.

— Извините, — сказала она и торопливо пошла по дорожке.

Бред Толливер тоже не смог усидеть на месте.

— Пошло-поехало, — сказал он. — Двадцать четыре часа в сутки сторожит старушку. И сверхурочных не получает.

Яша Джонс промолчал. Он смотрел на дом.

— Старушка ведь не в себе, — сказал Бред.

— Да? — вежливо осведомился Яша Джонс, не поворачивая головы.

— У неё шарики за ролики зашли. И винтиков не хватает. Беда, однако, в том, что сестрёнка не знает, сколько этих винтиков там осталось. Не знает, помнит ли старушка что бы то ни было. Например, о плотине. Читать она уже не может, но смотрит телевизор, да и негры болтают, сколько бы там она ни понимала. Бродит, как привидение, и… — Он замолчал, глядя на дорожку. — А вот привидение пожаловало к нам.

Яша Джонс повернулся.

Она была почти рядом — худая и не очень высокая старуха в чём-то вроде старомодного пеньюара или кимоно, в белом чепце, отороченном кружевом, криво сидевшем на седой голове, одна-две седые пряди свисали на левую щёку, а лицо при луне казалось белым как мел.

Глаза её блестели. В них отражался лунный свет.

Яша Джонс церемонно встал ей навстречу, а она, ступая бесшумно, подходила всё ближе, но когда она шла, ему казалось, что он слышит беззвучный треск. Она нетвёрдо встала напротив него, вглядываясь ему в лицо.

— Миссис Фид… мама Фидлер, разрешите вам представить мистера Джонса, — встав, произнёс Бред.

Она молча протянула руку, продолжая всматриваться в его лицо. Рука неуверенно повисла в воздухе; Яше Джонсу пришлось схватить и удержать её, он почувствовал слабое подёргивание, как у птичьей лапки.

— Очень рад с вами познакомиться, миссис Фидлер.

Она спросила тонким, дрожащим голоском, продолжая пристально на него глядеть:

— Вы… вы тот человек, который будет снимать фильм?

— Да.

— Я смотрю фильмы по телевизору.

— Очень приятно, — сказал он, стыдясь не то бессмысленности этих слов, не то чего-то другого: её старости, болезней, чешуйчатой кожи на птичьей лапке, которая продолжала подёргиваться у него в руке. Он не знал, как ему отпустить эту руку.

Другая рука, которой она придерживала на груди кимоно, вдруг вытянулась и вцепилась в его правый рукав. Он тупо на неё уставился. На среднем пальце блестел очень большой бриллиант в очень старинной оправе.

Его одолело отвращение или скорее растерянность, причину которой он и сам не мог понять, ведь для неё, казалось, не было никаких оснований. Яша Джонс думал, что другая женщина — молодая женщина, которую зовут Мэгги Толливер-Фидлер, вынуждена ежедневно терпеть это прикосновение, ежедневно обслуживать это существо, поддерживать в нём жизнь. Он не знал, почему у него вдруг возникла эта мысль.

— Послушайте, — сказала старуха, и маленькая птичья лапка шевельнулась в его руке.

Он почувствовал, как его ладонь покрывается потом.

— Послушайте, — повторила она, придвигая к нему лицо, глядя на него снизу вверх. — Не показывайте этого в фильме. Не показывайте.

— Что… чего не показывать?

— Того, о чём говорят, — сказала она, сжимая его руку птичьей лапкой. — Они говорят о Калвине ужасные вещи, они лгут! Вы им не верьте, — шептала она, придвигаясь всё ближе. — Было не так. Это ложь… ложь… обещайте, что не поверите им, не покажете такую ложь в вашем фильме! Обещайте!