Роберт Уоррен - Потоп

— У меня поставлен опыт, — сказал он, не оборачиваясь.

— Это здорово!

— Теперь я веду врачебную работу в тюрьме, но у меня хватает времени и на это, — сказал он, показывая на два аппарата. — У меня запущены три опыта. Но на одну и ту же тему. Всегда была тяга к такой работе.

— Я уверен, что ты мог добиться больших успехов.

— Наверно, если бы не Фидлерсборо, вернее сказать, если бы не ощущение, что я должен сюда вернуться, вернуться туда, где моя защитная окраска может меня защитить, но не защитила… Я бы, вероятно, занялся исследовательской работой. Что ж, — засмеялся он, — теперь у меня есть и то, и другое — и Фидлерсборо, и научная работа. — Он повернулся к Бреду. — Иди сюда, я тебе покажу.

Бред пересёк комнату.

— Я занимаюсь печенью. С ней связана уйма нерешённых вопросов. Даже теперь, судя по тому, что я за последнее время прочёл. Видишь ли…

Голос его замер.

— Извини, не хочу морочить тебе голову. Всё это чересчур специально. Не поймёшь ты всю эту абракадабру.

— Да. Боюсь, что не пойму.

Калвин подошёл ближе, положил ему руку на рукав.

— Но то, другое, ты понял?

— Что?

— То, что я тебе рассказывал насчёт одиночки и потом… — Он замолчал, смешался, но тут же овладел собой и продолжал: — О том, как всё вдруг переменилось. Это ты понял, да?

— Да, — сказал Бред. — Безусловно.

Позднее, торопливо шагая по тюремному двору мимо клумбы с каннами, чтобы поспеть к прощальному богослужению по Фидлерсборо, Бред раздумывал, что бы сказал Калвин Фидлер, знай он, что представитель адвокатской фирмы, ведавшей делами Яши Джонса, посетил тюремное начальство в Нашвилле и договорился об анонимном пожертвовании на медицинское обслуживание фидлерсборской тюрьмы.

Бред сидел на молодой апрельской травке, которой порос кладбищенский пригорок, и смотрел через дорогу на церковь. Толпа была чересчур велика, церковь не могла её вместить, и поэтому в последнюю минуту стали сооружать кафедру снаружи. Грузовик поставили боком к церковным дверям, из церкви вынесли кафедру, чтобы водрузить её на платформу грузовика. Вытащили даже пианино. На кабине виднелась надпись:

Сейчас они подвязывали ветки цветущего кизила и багрянника к шасси и кабине, чтобы спрятать под ними имя Джека Маккумба. Вдоль бортов устанавливали цветы в горшках, пальмы и столетники. На грузовике орудовали мужчины. Они выглядели непривычно в воскресных синих костюмах и белых рубашках.

В стороне другие мужчины расставляли столы на козлах. Женщины застилали грубые доски белыми скатертями, и белоснежная материя сверкала на солнце, как цветы кизила. На скатерти выкладывали содержимое больших корзин, расставляли запечённые окорока, блюда с жареными цыплятами, пироги, бисквитные и шоколадные торты, фисташковые пирожные, медовый напиток. После проповеди, песнопений и слёз все сядут закусывать. Потом снова поплачут и разойдутся.

Выше за церковью Бред увидел кран. Завтра мужчины вынут витражи, вынесут крытые лаком светлые сосновые скамьи; потом огромный чугунный шар, подвешенный на тросе, задумчиво качнётся, и кирпичная стена зашатается, вздыбится, как набегающий вал, на миг повиснет в воздухе, и время будто выключится, миг станет вечностью, а потом рухнет, и кирпичи почему-то до странности разной формы красной чередой потекут в синем воздухе, словно покатятся с ледяной горки. Несколько ударов — и ничего не останется, кроме груды битого кирпича. Но это будет завтра, а завтра Бредуэлл Толливер будет уже далеко. И назад, сказал он себе, он никогда не вернётся.

Он поднял глаза и поглядел за церковь, за толпу, на реку. Нет, уже не реку, а озеро. Вода пенилась вокруг чёрных стеблей сухой полыни в нижнем конце выпаса Мэррея, за негритянской церковью, которая когда-то, до того, как старый Ланк Толливер опротестовал закладную, была методистской церковью белых. Дальше к западу вода заливала всю равнину. Кусты живой изгороди, разделявшие дальние поля, торчали из воды. А над чёрными стволами деревьев, стоявших в поблёскивающей воде, поднимались нарядные, воздушные венцы молодой листвы, сверкающие зелёные облака, пронизанные солнечными бликами. Вода стояла ещё невысоко, это было заметно. Кое-где она была глубиной всего в несколько дюймов. Но она поднималась. Даже если не видно, как она поднимается, ты это знаешь.