Роберт Уоррен - Потоп

— Вы говорите, что у вас было много времени, чтобы думать о времени, — с интересом сказал Яша. — И что же вы открыли?

— Вы, пожалуй, сочтёте это трюизмом, — сказал Калвин. — Но это не так. Я могу сказать, что время — это мера жизни, а жизнь — мера времени, и если вы не проводили дни и ночи, пытаясь измерить эти несоизмеримые величины, измерить их друг другом, тогда вы ничего о них не знаете. И ничего не знаете о себе.

Яша Джонс легонько кивнул. Вид у него был серьёзный, задумчивый.

— Вы меня поняли? — спросил Калвин, впившись взглядом в лицо Яши Джонса. Свет, падавший сзади, блестел на высоком лысом черепе, глянцевом от ночной жары.

— Да, — помолчав, сказал Яша.

— Нет, не поняли, — брюзгливо бросил Калвин, словно возражая тупому ученику. — Ни черта вы не знаете. Если бы я мог вам объяснить. Нет, если бы я мог вас ввести в мою личную лабораторию, которая в просторечии зовётся тюрягой, где бы вы подверглись опыту, который я… — Он замолчал, размышляя.

— Думаю, что все мы имеем представление об этой лаборатории, — мягко возразил Яша Джонс, — и зовётся она вовсе не тюрягой. Она зовётся…

Вдалеке снова завыли сирены.

— Воют сирены, — сказал Бред.

Калвин Фидлер секунду прислушивался. Сирены смолкли. Он снова повернулся к Яше Джонсу.

— Как же она зовётся? — спросил он у него.

— Моим «я».

Калвин Фидлер снова брюзгливо помотал головой.

— Послушайте, если вы дни и ночи пытаетесь соизмерить несоизмеримое, вы мучительно жаждете того момента, когда, если перефразировать Библию, несоизмеримое обретёт соизмеримость. — Он требовательно наклонился к Яше. — А вы знаете, когда это бывает?

— Когда?

— В тот миг, когда обе несоизмеримости перестают существовать, но ещё не достигли несуществования. Скажите, мистер Джонс, ну да, вы, Яша Джонс, неужели даже при всей вашей малоопытности вы никогда не жаждали этого момента?

Глаза Калвина Фидлера сверкали. Он весь напрягся.

— Отвечайте же! — приказал он резко, вся его вежливость пропала.

Потом он овладел собой. Он казался смущённым, испуганным собственной грубостью.

— Извините, — сказал он. — Я чересчур разговорился. — Он снова помолчал. — Я ведь не разговаривать сюда пришёл.

И вдруг Бредуэлл Толливер расхохотался. Он затрясся от смеха, рот на погрубевшем лице, жёлтом от усталости и тошноты, был разинут, и оттуда вырывался смех. Он тыкал пальцем в Калвина Фидлера, но, превозмогая смех, говорил Яше Джонсу:

— А ведь всё сбылось, Яша, всё сбылось!

Калвин Фидлер уставился на него с неприязненным любопытством.

Но смех, вырывавшийся из горла с клёкотом, как кашель, не унимался.

— Ага, Яша Джонс, — с трудом выговаривал Бред, — вы отвергли мою разработку сценария, сказали, что неважно, как что-то происходит в жизни, — так ведь вы говорили? Ну а что вы теперь скажете, Яша Джонс? Ведь всё сбылось!

Яша Джонс молчал.

Его слова подхватил не он, а Калвин Фидлер; он повторил их для себя, словно стараясь их себе объяснить, голосом, в котором звучали и озадаченность, и возбуждение.

— Всё сбылось…

Потом с мучительным недоумением посмотрел на свою правую руку, державшую никелированный предмет. На секунду в темноте стихли даже июльские мухи.

Потом, вздёрнув голову, он выкрикнул:

— Да, да! Точно! Всё сбылось!

И, наклонившись к Яше, заговорил отрывисто, торопливо, хотя тон был тихий и доверительный:

— Да, мистер Джонс, там, наверху, когда я узнал про вас и Мэгги, вот тогда и сбылось то, что и должно было произойти. Я ведь это знал двадцать лет назад в то воскресное утро, когда ехал из Нашвилла в Фидлерсборо со всей это рухлядью, наваленной в машину, и раскрашенной жестяной корзинкой для бумаги, набитой всякой всячиной… — Он помолчал, как будто сбитый с толку, но потом просил: — Да откуда же вам это знать?

— Что? — тихо спросил Яша Джонс, слегка наклонясь вперёд.

— Хорошо! — воскликнул уже очень возбуждённо Калвин Фидлер. — Хорошо! Пусть всё и сбудется! Сейчас же! Сейчас!

Бредуэлл Толливер посмотрел вниз и увидел, что никелированный пистолет поднимается.

— Калвин! — окликнул он его как бы невзначай.

Калвин поглядел на него.

— Калвин, помнишь, когда мы были мальчишками, в моей комнате стояли «конструктор», чучела птиц и животных, помнишь?

Калвин Фидлер кивнул, хотя и не сразу.

— Так вот, помнишь, как я набивал чучело большого старого енота?

Калвин Фидлер кивнул.

— А на какую руку я тогда шваркнул тебе склизкие мозги того старого енота? — спросил Бред почти шёпотом, наклоняясь к нему ещё ближе.